— К ратуше, по Солдатской и Нечаевской, и Почтамтской! — скомандовал Пахому Шершпинский. Полицмейстер должен как можно больше видеть, знать в городе и внедрять на пути своем должный порядок. Путь лежал мимо солдатской синагоги и дома Разумовского- Это что за хреновина? — изумился Шершпинский, когда поравнялись с
домом Разумовского. — Останови-ка, Пахом.
Роман Станиславович стал, заложив руки за спину, и, покачиваясь на носках, рассматривал странную хоромину. Из разных обрезков, бочек, сломанных ящиков, сломанных кирпичей, решеток было тут устроено двухэтажное здание. Окна в нем были размещены без всякой системы, произвольно, причем каждое было — иного размера и формы. По верху шли гипсовые лепные завитушки, по фронтону стояли гипсовые же фигуры химер, или черт его знает чего. Иные фигуры были похожи на гигантских жаб, иные напоминали крокодилов, а иные горбатых голых женщин.
— М-да-а-а! — протянул изумленный Шершпинский. — Васильев, ты не знаешь, чья эта. халупа?
Васильев, который был не Васильев, не успел ничего ответить, ибо из кособоких ворот усадьбы вышел её владелец. Был он одет в шитый золотом мундир, через плечо была повязана лента с орденом Андрея Первозванного. Несколько портили вид сапоги, просившие каши, но незнакомец держался гордо и тотчас закричал на Романа Романовича, как на мальчишку:
— Как стоишь перед фаворитом государыни императрицы Елизаветы Петровны! Как стоишь, я тебя спрашиваю? Во фрунт!
Побагровев, Шершпинский сам заорал громче пароходного гудка:
— Ах ты, кикимора болотная, старый хрен! Ты что же государственные знаки отличия подделал, Орден Первозванного напялил! Да знаешь ли ты, кому дается эта награда? Как посмел?! Да за такое я тебя в каторгу упеку! До конца дней твоих! И как смеешь ты на этой своей фантасмагории государственный флаг вывешивать? Да тебя повесить за это мало!
— Сам ты висельник и есть. В каторгу… Сидела курица в курятнике, сидела, хозяин отвернулся, выскочила, и теперь раздулась от важности, павлином себя воображает. Но мокрая курица — не павлин. А флаг Росский вывесить имею полное право. Белый цвет — самодержавие, которое я укреплял! Желтый — православие наше золотое, которое я исповедаю. Черный — черная сотня, коя разбила презренных польских захватчиков, выродком которых ты являешься.
И не ори тут, не кобенься, не то я ссеку твою дурную башку своей славной саблей, коя многих врагов уже порубала! — с этими словами Разумовский положил пальцы, унизанные фальшивыми перстнями на рукоять якобы сабли, тогда как в ножнах был лишь обломок клинка.