— Мне больше не хотелось выслушивать ничьих сетований каждый раз, когда я отправлялся в поездку, а это случалось нередко, — принялся рассказывать он, желая отвлечься. — Она жаловалась на долгие мрачные зимы и радовалась только тогда, когда я привозил ей новые шубы. А потом... ах!
Зная, как сильно он боится боли, она оставила иголку и положила на рану ладонь. Он снова вздрогнул, а потом еще раз — и казалось, это никогда не кончится. Его бедра медленно двигались по кругу, вверх и вниз. Казалось, прежняя боль стихла, но его охватила какая-то другая. Она озадаченно убрала руку, а затем снова положила ее и стала двигать ею в такт его движениям. Он застонал. Его дыхание становилось все быстрее, и она едва заметно подняла иглу, уколола ею, и он громко вскрикнул от боли. Один ее палец поглаживающими движениями скользил между ягодицами, другими она выжимала гной и кровь. Полотенце вобрало в себя жидкость, и она поспешно смочила рану уже не вином, потому что оно обожгло бы открытую плоть, а мягким льняным маслом.
На этом его движения прекратились, а спина напряглась.
— А когда я дарил ей шубу, — шепотом продолжал он, — когда я после продолжительной отлучки сидел вместе с ней по вечерам, ее стенания забывались. Тогда я обнимал ее, и она приподнимала ночную рубашку... Ах!
— Еще немного, — успокоила его София. Из фурункула вместо гноя уже текла чистая кровь, а палец Софии проникал все глубже, чтобы как можно больше сократить страдания. Арнульф, казалось, одновременно и искал его, и стремился избежать. Вместо того чтобы делать круговые движения, он рывками стал толкать свое тело в подушки, на которых лежал. Его дряблая, жесткая кожа тянула ее палец к себе и не оставляла ему свободы ласково двигаться. Это было почти больно. Голову, все еще повернутую к ней, он вдавил в подушку, так что она слышала только приглушенные гортанные звуки.
София стояла неподвижно, смущенная, потому что он реагировал на ее осторожные ласки более порывисто, чем толстая Гризельдис. Она была почти довольна, поскольку могла руководить неистовством, которое на короткое мгновение стало сильнее, чем постоянная боль.
Скоро все кончилось. Она едва успела понять, что произошло, когда другая жидкость, густая как белый гной, только без всякой примеси крови, брызнула на простыни. София отдернула руку, чтобы это тепло не пролилось на нее, и в этот момент он резко вскочил с постели, испугавшись, что испачкал ее.
— Арнульф! — крикнула она, чувствуя, как сильно пересохло у нее во рту.
Он долго не отвечал, стоял и не знал, как ему помыться. Конечно, кувшины с водой стояли наготове, но они был наполнены той священной жидкостью, в которой искупался святой монах.