Авестьянов помолчал, уставившись на пустую рюмку, и продолжил:
– Кино кином, но гвардия не из одних офицеров состояла. Вот взять наш полк – второй Ударный Корниловский… У нас в конце девятнадцатого девять из десяти – то бывшие красноармейцы… то бывшие махновцы были. Чёрную форму только заслуженные офицеры и солдаты носили. Под заслуженностью, я имею в виду срок пребывания в Белой Армии. Не было формы на всех. В основном простая защитная, чаще с убитых снятая. Я вот свои корниловские погоны только в ноябре девятнадцатого получил, когда конники Шкуро ЧОНовцев в одном селе под Богодуховым порубили. У убитых в карманах кокарды и погоны ударников были… со звёздочками! Не то что у нас химкарандашом.
– Это подло, – тихо прошептал Тынчеров.
– А вы, Сергей Степаныч, романтическая натура оказывается, – улыбнулся Денисов. – Наверное, романами сэра Вальтера Скотта увлекаетесь?
– Точно так… Но господа! Как же тогда такую синему публике смотреть дозволяют?
– А вы, друг мой, – Денисов подкурил новую папиросу и не спеша выпустил дым, – хронику после кина смотрели?
– Да… Её сразу показывают…
– И вы же не купились на блеск заморского искусства?
– Понимаю… Хроника, да ещё с закадровым голосом Делягина… Разруха, тиф, голод… И сытая Антанта, казино, сэры в цилиндрах, мусье… Теперь понимаю для чего…
– Вот! – кивнул Денисов, затягиваясь. – Вкусили отравы и тут же противоядием заели.
– И ещё, господа, – сказал Тынчеров, – теперь мне понятны смешки старичков казаков.
– Старичков? – спросил Денисов.
– Э-э… И правда, это я не то что-то сказал. Вы ведь совсем ещё не старые.
– Хм! И на том спасибо, – улыбнулся Денисов, подумав про молодёжь мирного времени, сорок лет, видишь ли, для них уже старик.
Появился официант, забрал пустые тарелки и записал заказ на чай, кофе и сок. А разговор между тем потихоньку перешёл в русло политики. Ругали янки, ругали бритов с французами, ругали вечно собачащихся между собой балканских славян и особенно ругали евреев-эмигрантов. Генерал даже вспомнил, как в 1919-м отступал из Харькова и евреи стреляли в спину и лили кипяток из окон и крыш. А потом при повторном взятии Харькова упомянул про упорные бои с еврейской милицией.
– Я только одного не пойму, господа, – Тынчеров протёр рот салфеткой и отпил соку из фужера, – сколько можно терпеть потакание англичанами и французами русскому еврейству?
– Эка вы завернули! – Денисов хохотнул. – "Русское еврейство", говорите? Еврейство не бывает ни русское, ни испанское. Еврейство всегда еврейское.
– Да, пожалуй, – согласился Тынчеров. – И в самом деле!