— Не надо, — покрутил я головой. — Одного могут убить, а всех…
В этот момент раздался выстрел, а за ним длинная очередь.
Солдаты, прижимая к груди автоматы, в упор расстреливали ребят. Те с криком падали на землю, скатывались с бруствера в ров. Васька упал головой к нам, сполз по рыхлой земле вниз, засучил ногами, вытянулся, замер. Кукурузный початок медленно катился вниз…
Митька не выдержал, закричал:
— Гады! За что вы их? Я, я!..
Митька рванулся вперед, но я вовремя подставил ему ногу, и он растянулся тут же возле нас. Чтобы Митька не мог подняться, я сел ему на спину, прижал к земле. Митька хрипел, вырывался.
Немцы, наверное, не поняли, в чем дело. Офицер закричал:
— Мольчать! — и огрел раза два меня кабелем по спине, потом ударил Митьку по голове, затем, идя к мотоциклу, хлестал всех подряд, крайнюю женщину пнул сапогом в живот, вскочил в коляску мотоцикла и уехал. За ним умчались остальные.
…Тяжело переживал Митька этот расстрел, болел, стал каким-то кротким и даже робким. Долго он находился в таком подавленном состоянии. А когда время немного сгладило впечатление и боль зарубцевалась, Митька крепко сдружился с Лешкой.
1
Группа сколотилась небольшая — всего семь человек, считая и нас с Митькой. Кроме Лешки, Миши Зорина и Маши, в группу входила еще одна девушка, которой я до этого ни разу не видел, а знал о ней лишь то, что она работает переводчицей на бирже труда, и Саша Глазунов — высокий как каланча, с огненно-рыжими волосами девятиклассник. «Двухметроворостый» — звали его в школе. В частых спорах между Лешкой и горячим Мишей Зориным Саша обычно брал сторону Лешки.
Он был весельчак, постоянно шутил, иногда даже казалось, что Саша — несерьезный человек. Но это не так. Первую листовку, выпущенную нашей группой, сочинил он, Саша. Это была листовка против людей, которые связались с немцами, вроде Мокиной. В конце помещались слова песни на мотив «Спят курганы темные».
Листовка имела такой успех, какого никто из нас не ждал. Особенно всем нравилось то, что в ней были названы фамилии продавшихся немцам и песня, которая после этого быстро распространилась среди молодежи, ее пели. С неделю только и разговору было в поселке, что об этой листовке.
Саша был доволен. Даже Миша Зорин раздвигал свои насупленные брови, улыбался.
— Ну что? А ты говорил! — подталкивал его Саша, хитро подмигивая.
Миша молчал. Он вообще, как и Митька, когда-то был против листовок и настаивал объявить немцам настоящую войну — убивать, взрывать.
— Войну против фашистов надо вести, а не играть в листовочки, — говорил Зорин, не поднимая головы. Он смотрел исподлобья, словно бычок, который собирался боднуть. — Войну, понимаешь?