— Расскажет, — пробормотал Митька, но поднялся с завалинки, и мы пошли к Гришакиным.
Здесь было столько народу, что многим не хватало стульев, и они стояли у порога. Бабка Марина в белом платочке и чистом передничке хлопотала у печки, не доверяя невестке. Ее голос звенел молодо и весело. На вопросы к Николаю больше отвечала бабка, будто это она только что пришла из плена. Ваня ходил важный, еще больше выпятив грудь, с серьезным видом вмешивался в разговор, философствовал, вставлял поговорки.
— Да, жизнь прожить — не поле перейти, — сказал он, когда кто-то, вздохнув, заметил, как сильно изменился Николай.
Федя крутился колесом, он был очень рад не столько тому, что вернулся «дядя Коля», сколько всеобщему интересу к этому событию.
Николай сидел в «святом» углу в Гришакиных черных штанах и белой косоворотке. Лицо было побрито, на голове волосы торчали ежиком. Щеки впалые, скулы сильно выпирали, глаза тусклые, ничего не выражающие. На лбу много морщинок. Слабый свет лампады, которую бабка Марина зажгла в благодарность богу за возвращение сына, падал сверху на лицо Николая и еще резче подчеркивал тени под глазами, суровые складки вокруг рта, впадины на щеках и на тонкой шее. На фоне белоснежной рубахи его худое черное лицо было страшно. Говорил он тихо и нехотя. На вопрос, что делается на фронте, сказал:
— Известно что — людей убивают.
— Ну, а как там наши?
— А что наши? — недовольно спросил он. — Отступают.
— Слухи ходят, что уже не отступают.
Николай промолчал.
— Рассказал бы, как в плен попал, где, кто с тобой был? — спросила Васькина мать. Она, как и многие, не знала, где находится ее муж — Васькин отец. Он работал главным кондуктором, перед вступлением немцев повел поезд на восток и не вернулся. — Может, наших кого видел?
Николай снисходительно, одним ртом улыбнулся: мол, какая наивная женщина.
— Никого не видел, — сказал он.
— И-и, — запела бабка Марина, — разве ж там увидишь? Дорог много… — Она заметила нас с Митькой и начала уже в который раз рассказывать, что она пережила, когда мы ей сказали про Николая. Она растрогалась, схватила с противня четыре белых румяных пирожка, сунула нам. — Ешьте, детки, да богу молитесь, он милостив.
Васька глядел на нас с завистью и глотал слюнки. Но бабка так раздобрилась, что дала и ему пирожок.
Я хотел тут же есть, но, заметив, что Митька засунул пирожки в карман, последовал его примеру.
— Слава богу, отпустили… — заметила Митькина бабушка.
— И-и, девка, деньги не бог, а милуют, — быстро ответила бабка Марина. — Полетели венчальные серьги, кольцо. Сколько лет лежали, пригодились…