Цвиньи чувствовала себя у нас, как дома, и быстро засела в наших сердцах. Кормить ее было легко, потому что она пожирала все, что оказывалось в пределах ее досягаемости: кнопки, шпагат, наручные часы, все. К тому же она повадилась таскать нам из соседского сада всякую падаль. Этим она демонстрировала нам свою трогательную привязанность, и помахивала своим коротким хвостиком всякий раз, когда мы ее окликали, словно видела в наших руках венгерскую салями. В удивительно короткий срок она научилась слушать мои приказы. Вот вам примеры:
— Сидеть! (Цвиньи настораживает уши и лижет меня в лицо).
— Барьер! (Цвиньи чешет себе живот).
— Лапу! (Цвиньи не шевелится).
Я мог бы привести тут еще целый ряд примеров, но и из этих ясно, что Цвиньи была совершенно не дрессируемой, не воспитуемой и механически слушающей собакой, стало быть, независимым, самостоятельно думающим живым существом.
Жаль только, что она постоянно писала на ковер. Она писала постоянно, и только на ковер. Почему? Понятия не имею. По новейшим изысканиям глубин психологии известно, что злополучные привычки восходят к травматическим происшествиям в детстве, или даже еще раньше. Может быть, Цвиньи появилась на свет где-нибудь на маковом поле, и потому вынуждена писать всякий раз, как увидит красный ковер, за который, между прочим, я отдал целое состояние. В общем, причина так и осталась неизвестна, а пятна остались пятнами.
Но я не хотел мириться с Цвиньиной особой привычкой отправлять свои надобности и стал проводить с ней хорошо продуманную воспитательную работу:
— На ковер мочиться запрещено, — говорил я ей медленно и отчетливо, назидательно поднимая палец. — Запрещено, слышишь? Запрещено! Фу! — И с каждым повторением мой голос становился все строже, а палец все выше. С другой стороны, я осыпал ее всяческими похвалами, ласками и лакомыми кусочками, если она хоть раз по ошибке совершала свое дело на клумбе, которая тогда еще выглядела ухоженной, прежде чем под воздействием быстрорастущих зубов Цвиньи перейти в дикое состояние. Вероятно, Цвиньи вывела из всех моих разнообразных усилий лишь то заключение, что это двуногое, то раздраженное, то ласковое существо, с которым ей приходится иметь дело, очень уж капризное. Кто их разберет, этих людей…
Поскольку Цвиньи оказалась не в состоянии воспринять хотя бы элементарные требования гигиены, мне пришлось использовать новые, более утонченные приемы воспитания. Я применил своего рода повышающую шкалу. Вначале я хотел ее приучить к тому, чтобы она не писала на красный ковер, а только на другие цвета, а затем начать выманивать ее из дома, так чтобы она могла реализовать свои потребности на свободе, например, в соседском саду. С этой целью я прежде всего покрыл наш красный ковер серым и предложил за каждое серое пи-пи колбаску в качестве премии. Через две недели, когда Цвиньи уже приучилась к серому ковру, я снова открыл красный. Цвиньи, которая как раз находилась в саду, с радостным тявканьем бросилась в дом и тут же пописала на красный ковер. Понятно, что собаки всегда остаются верными существами.