Но мой запас педагогических приемов не был исчерпан. Я решил пробудить в сердце Цвиньи любовь к природе, — купил длинный зеленый поводок и ходил с ней каждую ночь в Петах-Тикву. Прекрасная прогулка по прекрасной местности, особенно, при лунном свете. Правда, Цвиньи на протяжении всего пути пыталась вырваться и направиться обратно. Она успокаивалась только у самого дома, и едва я открывал дверь, присаживалась на красном ковре и немедленно делала свое дело.
Со временем я стал спрашивать себя, зачем мне все это надо, и кому это может понравиться. Я пытался обсудить проблему с женой. Она порекомендовала мне французского философа Руссо, который приобрел известность своим тезисом, что все, что от природы, что естественно, то не безобразно. Другим словами: это естественно, что Цвиньи всегда писает только на ковер. Ну, и что прикажете делать с природой, с ее неограниченными возможностями? Однажды утром, когда г-жа Камински в очередной раз пришла с косточкой для собаки, я поделился с ней гигиеническими трудностями Цвиньи и получил от нее следующий совет:
"Это оттого, что вы ее плохо воспитывали. Потому что вы не знаете, как обращаться с собаками. Потому что вы за ней неправильно ухаживали. Вы должны каждый раз, когда она использует красный ковер, вы должны ее каждый раз мордой в него тыкать, и вы должны ее отлупить как следует и вышвырнуть в окно. Вот как надо поступать".
Хотя я и не приветствую телесные наказания, но я так и сделал. Цвиньи зашла, села и помочилась — я ткнул ее туда мордой, шлепнул и выкинул в окно. Процедура повторялась по несколько раз на дню, но я был непоколебим. Это стало целью моей жизни — отучить Цвиньи от ее дурных мочеприседаний. Медленно, очень медленно проявлялись плоды моего терпеливого труда. Все-таки Цвиньи кое-что запоминала и кое-что усваивала. А я не ослаблял своих усилий.
И знаете, хотя она все еще писает на красный ковер, но потом немедленно сама прыгает в окно без малейшей помощи с моей стороны и там, снаружи, ждет моей похвалы и лакомства. Все-таки, хоть маленький, но успех.
Стояла ветреная, во всех отношениях неприятная ночь, когда где-то после двух часов я услышал приглушенный, суетливый шорох в нашем бельевом шкафу. Моя жена, самая лучшая из всех жен, тоже отошла из царства сна и с затаенным дыханием вслушивалась в темноту.
— Мышь, — прошептала она. — Вероятно из сада. Ох, что же делать, что же делать? Господи, Б-же, что же нам делать?
— Пока что ничего, — ответил я с уверенностью мужчины, который в любой ситуации сохраняет достойный вид. — Надеюсь, она как-нибудь выберется из открытых ящиков…