Долгие годы она ненавидела отца. Боже мой! Как она его ненавидела! И все долгие годы ее мучило чувство вины из-за этого. Теперь наконец огромная тяжесть свалилась с плеч Сары.
Она понятия не имела, кто ее настоящий отец. Но он наверняка лучше, чем жестокий фанатик, который ее воспитывал.
Душа Сары рвалась на части. Вспоминая детство с его страхами и гнусностями, ей хотелось что-то разбить. О Боже, какие были ужасные годы, каждое утро она вставала с одной и той же мыслью: зачем она вообще появилась на свет? Но теперь, узнав, что все выпавшее на ее долю — рок, прихотливый поворот судьбы, она почувствовала себя еще хуже.
Ее обманули. Предали. Не один раз, а два. Первый раз — родившая ее женщина, а второй — женщина, воспитавшая ее и лгавшая ей столько лет.
Сара изучающе посмотрела на свое отражение в зеркале, впервые — другими глазами и с холодным рассудком. Неудивительно, подумала она, что лицо Эвелин Кэтчем показалось ей знакомым. Будто она смотрела на него двадцать лет подряд. Рурк Фэллон прав. Она — ее копия.
Копия своей матери.
Лежа в горячей ванне, Эвелин сумела привести в порядок растревоженные мысли, а потом встала и пошла в спальню.
Клубы влаги проследовали за ней из ванной, сопровождая благоуханием цветочного мыла, лосьона, талька — целого букета новой парфюмерно-косметической серии для ванны. Они назвали ее «Первородный грех» и собирались вот-вот выпустить на рынок.
Завязав потуже пояс на атласном халате цвета слоновой кости, Эвелин села за письменный стол у окна спальни. Она двигалась медленно, с королевской грацией и сдержанностью, ставшей второй натурой, но рука, потянувшаяся к золотому перу и открывшая дневник, дрожала.
«Я встретилась сегодня с ней.
С Сарой. С моей дочерью. Какое странное ощущение — смотреть в лицо тридцатидвухлетней уравновешенной молодой женщины, совершенно чужой, и сознавать, что когда-то я носила это дитя под сердцем. Да, даже очень странно, что я впервые за все эти годы вижу ее.
Когда она родилась, я не смотрела на нее. Не могла. Я помню, как лежала на столе, потная, задыхающаяся от боли и усталости, плотно зажмурив глаза и слушая ее крики. Крики, которые постепенно затихали, по мере того как медсестра все дальше уносила ее из родильной. Из моей жизни.
Я также помню, как сумятица чувств нахлынула на меня. Печаль, сожаление, гнев, вина… Но больше всего… облегчение. Благословенное облегчение.
Наконец все кончилось. Это единственное, о чем я тогда могла думать. Наконец все, что со мной произошло, я могла оставить позади и начать свою жизнь. Я снова была свободна, чтобы взяться за осуществление мечты.