— Нет, — растерянно ответила я.
— А я бы умерла…
— Уж это мы догадываемся, не сумлевайтесь, — Княжна похлопала побелевшую Эмму Петровну по плечу, а потом деловито осведомилась у меня. — А ты, Леля, не выяснила кто к тебе забрался?
— Я вам что Ванга что ли?
— Нет, ты у нас Шерлок Холмс, — польстила мне Маринка.
— Да какой там… — я устало отмахнулась. — Я ведь даже теперь не могу узнать, как продвинулось следствие. Нашли ли какие отпечатки, видел ли кто из соседей злоумышленника, допросили ли Коляна…
— Почему? Разве Геркулесов тебе не скажет?
— Не дружусь я с ним, — буркнула я.
— Милые бранятся, — захихикала Маруся.
— Заткнись, — предупредила я. Маруся испугалась и заткнулась.
— Может, нам спросить. Мы, вроде, тоже не посторонние, — неуверенно предложила Марья.
— Вам он тем более ничего не скажет, — расстроила я подружек.
— Остается только одно, — изрекла Княжна, вставая с трона (облезлого кресла со сломанным подлокотником). — Идти на поклон к Антошке Симакову.
Я кивнула и направилась к двери, все остальные потрусили следом, даже бледная Эмма Петровна.
Застали мы Антошку за его любимым занятием — подслушиванием. Стоял он, когда мы без стука ворвались в его кабинет, у стены, прислонив банку (на сей раз трехлитровую) к уху, выражение лица при этом имел одухотворенно-счастливое. Нас он даже не заметил.
— Товарищ Симаков, — гаркнула я бодро. — Какие новости?
Антошка охнул и выронил радар из ослабевших рук. Мы с ужасом, самый неподдельный читался на Антошкином лице, следили за тем, как банка приближается к полу, как ударяется об него, как бумцает, катится… и не разбивается.
— Ура! — возопил Антошка и тут же вцепился в уцелевший локатор обеими руками. — Сейчас самое интересное будет.
— Про кого? — Маруся засеменила к Симакову, навострив ушки.
— Про чего.
— Про что, — поправила Эмма Петровна.
— Да тихо вы, там Геркулесов слово взял.
— Так значит, они за стеной…?
— Помолчите, — пресек любые дальнейшие расспросы институтский Штирлиц, после чего вновь припал к банке.
Мы послушно замолкли. Только Маруся, бубня что-то обидное, начала кружить по комнате, шаря глазами по сторонам. Мы уже не знали за кем нам следить: за Антошкой, стоящим, как цапля, на одной ноге, и постигающим нечто нам неведомое, или за подружкой, целенаправленно что-то в помещении вынюхивающей. Не знаю, как других, но меня привлекала больше Маруся, поэтому я плюнула на Симакова, и двинулась за ней. И не зря, ибо Маруся нашла, что искала — с победным улюлюканьем она кинулась к тумбе, на которой стояли искусственные цветы в аляповатой вазе, хватанула их за соцветия, швырнула в угол, и, завладев тем, что так долго выискивала, ломанулась к стене, пихнула Антошку в бок, заняла его место, пристроила вазу, приложила ухо к ее дну, зажмурилась, после чего замерла.