знала, что отец залезал на мать, по слишком громкому дрожанию деревянных планок. Так как мама имела привычку спать с младшими детьми, нам по очереди приходилось быть свидетелями любви, кроме моего брата-инвалида, который рос в неведении. Оказываясь в постели, мама шептала: «Ну, мужчина, твой котелок ждет тебя, и он кипит!» Хватало этой шаловливой фразы, невинного вызова, слов, заменяющих афродизиаки, чтобы отец ей овладел. Они оба наклонялись над ребенком, лежащим между ними, чтобы посмотреть, спит ли он. Лично я не моргала. Тогда папа ложился на маму. Она всегда была внизу, и вес мужчины, казалось, ее не стеснял. Я чувствовала, что простыня скользит, когда мама тащила ее рукой. Вообще-то, было трудно понять, что тащит простыню — рука, зубы или ноги, но, оставшись обнаженной, я начинала дрожать. Мои отец что-то бормотал, а я молчала. Только то, что она сжимала простыню, доказывало, что она жива.
Утром я смотрела, как она суетится во дворике, наблюдала за ее ловкими руками и неугомонным телом. Она напевала, выколачивая шерсть, а в глазах было отсутствующее выражение, возможно, из-за воспоминаний о вчерашнем. Мама злилась только тогда, когда отец играл и возвращался домой смертельно пьяным. Но она никогда не повышала голоса и только объявляла забастовку, ложась спать с детьми, чтобы отказать супругу в близости.
Мы, дети, никогда не говорили о ночных утехах родителей, зато делали открытия вместе с нашими двоюродными сестрами. Я сама умела великолепно подражать шепоту родителей и игре с простыней. Моя двоюродная сестра Арем хотела узнать больше и предлагала заплатить Хадже Мафуде, чтобы получить больше подробностей. Старуха, которую мы в ненастный вечер пригласили к себе, лишенная, казалось, и прошлого, и будущего, упоминала о «посохе», посещающем щели, разжигающем божий огонь, воюющем, как рыцарь! Мы требовали более точных описаний. «Вам нужно посмотреть на ослов!» — отвечала она. Тогда мы бежали на близлежащие фермы и в хлева с единственной целью — понаблюдать за ослами, конями и всеми животными, оснащенными подобными приспособлениями. В итоге мы пугались этой штуки, огромной, как опорный столб шатра, и обвиняли Хаджу Мафуду в том, что она лжет, потому что такая штуковина не может войти в женщину, не разорвав ее пополам.
Позже, во время праздников Аида, мы с Арем воспользовались визитом племянника, который жил в большом городе Брахиме. Его лицо было покрыто веснушками, большими, как вишни, и мы закрылись с ним в заброшенном хлебном амбаре. Я просила его показать птичку, и он охотно соглашался, если мы пообещаем погладить ее оперение. Мы поочередно подходили потрогать ее, с завистью и ужасом, и видели, как она надувается и набухает, как будто ее надувал дьявол! Потом мы бежали к взрослым, и наши сердца и влагалища дрожали.