Ему не рассказали только, и я сам не должен был это обнаруживать, что миниатюрные приборы, находившиеся постоянно при мне, записывали и снимали на пленку все нащи беседы и ситуации общего нашего с ним бытия. _Ознакомленный со многими «чудесами» нашего века, он покамест не должен подозревать о существовании такой техники. Науке он был нужен совершенно раскованным. Признаюсь, я, потомок его ближайшего друга и его друг, с которым он вскоре стал доверительно откровенным, терзался своей ролью своеобразного соглядатая и, к черту послав интересы науки, часто выключал шпионящие аппараты. И то, что он поверял мне одному, уйдет вместе со мною. Я злорадствую: «Вы начали с тайны! Так пусть все и останется тайной, но не вашей, уважаемые бестрепетные экспериментаторы, а только его и моей. Историю человечества не следует видеть обнаженной, как продажную женщину!»
Стоит теперь рассказать о самых первых часах реанимации, ход которой я знаю по записям, сохранившимся у меня, потому что я не поспел ко взрыву.
После полной регенерации физиологической, после излечения раны, принесшей Пушкину смерть, был продуман весь ритуал пробуждения личности. Окутанное проводами датчиков тело спало на стенде-кровати. Приборы показывали полную норму.
И вот Бородин вдохновенно, как дирижер, включил нужную аппаратуру. Началась реанимация сознания.
…Дрогнули веки, голос прошелестел стереотипное для всех пробуждающихся «Где я?» — Стереотипным был и ответ: «В больнице. Вы живы, Вы здоровы». Веки удовлетворенно опустились, появилось подобие довольной улыбки: слух действовал! Чувства просыпались!
Свершилось! Бородин и его сотрудники не смели дышать, не отрывая глаз от приборов. Кто-то упал в обморок, на упавшего даже не взглянули, только перехватили его кнопку на пульте. Пушкин шевельнулся, сжатием проверил пальцы правой руки.
Снова и снова его погружали в гипнотический сон. «Вы живы, Вы здоровы, Александр Сергеевич Пушкин. Ваша жизнь вне опасности», — тихо повторяли аппараты, да щелкало что-то в приборах… Сутки… Сутки… Бородин весь пропах ароматом натурального кофе, который истреблял в неимоверном количестве, не жалея собственного сердца.
Во время коротких промежутков пациенту постепенно сообщали все, с ним происшедшее. Он открывал глаза. Вокруг толпились белые халаты…
— Николай Федорович! — позвал он Арендта и поискал глазами своего врача. Выступил Бородин, поклонился: «Лечил Вас я, Николай Степанович Бородин!»
— Я не умер? Да?
— Вы живы. Наука теперь все может, Александр Сергеевич!
Это был первый его диалог.