— Вот с этого вопроса и нужно было начинать… Нет, дружок, я начинаю в тебе разочаровываться. Вот так познакомишься поближе, и все сразу становится ясно. Твоя беспечность всегда тебя подводила. Вначале она была отголоском детства, а затем, что самое печальное, переросла в глупейшее мировоззрение, превратившись в банальный нигилизм или, как у вас сейчас принято говорить, пожизненный пофигизм. И для ангелов-хранителей оберегаемые ими пофигисты, вот такие, как ты, стали сущим наказанием. Стоит зазеваться — и наш подопечный либо на больничной койке или, того хуже, — под венцом! И вот так всю жизнь! Вытащил из одной лужи, глядь, а он уже сидит в другой...
Серафим начинал меня раздражать. Его манеры учителя, читающего мораль малолетним преступникам, порядком утомили.
«Как замечательно, что у него нет розог, а то порол бы за любую провинность. Как бы его заткнуть?»
— Не груби старшим, — зарычал на меня деспотичный ангел, прочитавший мои мысли, как открытую книгу. — Смотри, слушай и запоминай. Дважды повторять не буду, — поспешно добавил он.
На самом деле все оказалось довольно-таки просто. Мне-то всего и нужно было только нащупать нить жизни, связывающую тело и душу. К собственной и Серафимовой радости, у меня получилось со второй попытки. Увиденное потрясло меня до глубины души.
Мой взгляд парил, а точнее, пронизывал пространство, откуда-то сверху вниз; это не было похоже на падение. Сначала мне казалось, будто я пролетаю сквозь густой туман, какой бывает в предутренние часы. Местами он был гуще, и казался уже не туманом, а большим куском хлопковой ваты. Иногда туман, словно разрываемый ветром, расступался и тогда где-то далеко внизу показывалась земля.
Земля увеличивалась передо мною с огромной скоростью. Я словно скользил вниз по гладкому невидимому канату. Безграничный лес, горы и реки были у меня как на ладони. Вот уже стали различимы отдельные деревья. Тайга была покрыта снегом. Серая нить речушки волнистой линией огибала покрытые лесом невысокие горы. И где-то на их склонах затерялся один человечек, выживший в страшной катастрофе. Чем ближе я приближался к нему, тем явней и сильней чувствовалась мучающая его боль. Ему было страшно. Он замерзал под фанфары голода. Никто не мог ему помочь. Никто не спешил на помощь.
«Но где же он, то бишь я?» — я всматривался и не мог найти самого себя.
— Сейчас почувствуешь, — донесся из далека голос Серафима.
Меня словно накрыло волной сплошных эмоций, чувств, мыслей.
— Видишь себя?
— Нет, не вижу, — прокричал я ангелу, словно он был за три версты.