— А вы нашлепайте его, — посоветовала Олечка. — Когда я капризничаю, мама дает мне шлепков. Больно-больно!
Покрасневшая от смущения молодая мамаша молча потащила девочку в купе…
Пассажиры расходятся по своим местам. Только один человек стоит в коридоре у окна и смотрит в темноту.
Это Андрей Незыба. Он работает в Москве и едет в командировку. Скоро — столь дорогие для него места, и спать он не может: экспресс приближается к разъезду Бантик.
…Владимир Чеботарев поглядывает на манометр, то прибавляя, то уменьшая подачу угля в топку легким поворотом маленького вентиля. Время от времени поднимает ручку своего инжектора, и слышно, как вода пробивает себе путь в котел.
За правым крылом — Дубравин. Он держит одну руку на тормозном кране, вторую — на карнизе раскрытого окна и смотрит в темноту. Правый инжектор, тот, что ставил слесарь Тюкин, пока бездействует. Это могучий аппарат. За две с половиной минуты он нагнетает в котел тысячу литров воды.
Мелькают деревья, домики, зеленые огоньки. Скорость — девяносто шесть километров в час. Едут молча. Разговаривать нет времени, да и не услышать ничего за грохотом паровоза.
Одна за другой проносятся станции. Поезд скорый, остановок мало.
До станции Матово оставалось пятнадцать километров. Начинался уклон. Машинист рванул на себя рукоятку регулятора, перекрыв выход пара в цилиндры. А бешеное парообразование продолжалось. Гудел котел от напряжения. Надо немедленно дать выход пару или качать воду. И помощник открыл мощный правый инжектор.
Ненадежно поставленный клапан вышибло с силой снаряда. Он пролетел мимо уха машиниста, ударил в железную стену и рикошетом пронесся в тендер.
Кипящая вода, перегретая до двухсот градусов, увлекаемая паром, как огнемет, била в железную стену. Острей пылью брызнуло стекло четырех электрических лампочек. Свет погас. Густой, непроницаемый пар метался не будке. Как в смерче носились и с грохотом сталкивались бидоны, масленки. Цепляясь за приборы и вентиляцию, пар свистел и выл.
Дубравин не мог сообразить, куда ему деться. Спинка его сиденья упиралась в стену, о которую билась струя, и, разбрызгиваясь, окатывала его кипятком. Впереди — нагромождение приборов и тоже степа. Слева, совсем рядом, как шлагбаум, струя. Справа окно. Машинист зажат на площадке в полквадратных метра, отрезан от тормозного крана, хотя до него рукой подать.
В момент удара Дубравину обожгло лицо, грудь и руки.
А в поезде не знали о грозящей катастрофе.
— Может быть, завтра доиграем? — робко спрашивает партнеров старичок преферансист. — Поздно уже.