Улочки одноэтажного городка, упрятавшего свои дома за высокими глинобитными заборами, были пустынны, казалось, город совсем обезлюдел. И только ровные струйки дыма да острый запах сгорающего кизяка говорили о том, что за заборами жизнь идет своим чередом.
Ровно в полдень сонную тишину нарушил грохот старого фаэтона. Заскрипели калитки, женщины, прикрыв лица платками, выглядывали из дворов, за широкими юбками матерей копошились черноголовые ребятишки. В начале тридцатых годов фаэтон на улицах городка, стоявшего в стороне от оживленных дорог, был немалой редкостью.
Запыленный экипаж проехал к южной окраине и остановился у единственного двухэтажного дома, в котором помещался штаб пограничного отряда.
В фаэтоне приехали двое военных. Первый — высокий, с мощным торсом, лобастый, с дочерна загорелым лицом.
Второй, значительно моложе и поменьше ростом, кареглазый, с густыми черными бровями и курчавой шевелюрой, был, несомненно, кавказцем. Новенькие скрипучие ремни ладно охватывали его фигуру.
Высокий военный пошел было к дверям, но остановился, поджидая замешкавшегося товарища. А тот не торопился. Вытащив из кармана носовой платок, тщательно вытер лицо, шею, поправил фуражку, посмотрел вниз — щегольские сапоги были серыми от пыли. Он решительно наклонился, вытер сапоги и, поискав глазами, куда бы деть безнадежно испорченный платок, хотел швырнуть его в ведро, привязанное сзади к фаэтону, но, спохватившись, протянул спутнику.