Мы делали привалы, обедали, отдыхали и снова ехали по нескончаемой пыльной дороге, по горным тропинкам и каменистым ущельям. А солнце клонилось к западным горным хребтам. Пастур часто поглядывал на часы. И вдруг сказал мне:
— Остановите эскадрон и скомандуйте «смирно».
К нам подскакал Довуд-хан.
— В чем дело? Почему встали?
Я на минуту растерялся, а Пастур очень спокойно, негромко, но так, что его услышали в колонне, сказал:
— Сейчас в Москве хоронят Ленина!..
У Довуд-хана даже усики задергались, слюна полетела, когда он закричал, срываясь на визг:
— Какой Ленин? Вы коммунист, изменник!.. Пастур подъехал к нему вплотную и проговорил с угрозой:
— Я готов за все нести ответ, а сейчас прошу вас, господин подполковник, помолчать пять минут...
И, видимо, Довуд-хан понял, что сейчас ничего не сделаешь, солдаты не послушаются его, и он молча отъехал в сторону.
А эскадрон стоял в узком ущелье и всадники не шелохнулись в седлах, не промолвили ни слова все эти пять горестных, печально-торжественных минут. Только один Довуд-хан поехал по дороге, не оглядываясь, и все мы видели его удалявшуюся фигуру. И я вдруг подумал, что в этом есть свой смысл: мы все здесь за одно, а подполковник против нас и никогда не будет с нами — простыми людьми, сынами трудового народа.
Пастур достал свои вороненые часы, откинул крышку, посмотрел на циферблат. Потом медленно спрятал часы и сказал:
— Можно ехать дальше.
И снова глухо застучали по твердой земле копыта наших коней, позванивали уздечки, побрякивали котелки: все было как и прежде, только лица солдат долго еще были тихими и сосредоточенными.
— Подполковник может нас теперь под трибунал... — тихо сказал я Пастуру. — Он не терпит и боится малейшей крамолы.
Пастур казался совершенно спокойным. И ответил он не сразу, помедлив, словно взвешивая каждое слово:
— Мне ровным счетом наплевать на то, что думает обо мне и что может сделать мне эта бездарная и темная личность! Но я думаю, он просто побоится сообщать про сегодняшний случай. А если и решится, то я пойду под суд с чистой совестью, чувствуя не вину, а заслугу перед народом!.. А вы не боитесь?
Нет, в этот момент я чувствовал какой-то особый прилив сил, готовность пойти на любые жертвы во имя правого дела.
Довуд-хана мы нагнали уже возле самого Семельгана. Он ни с кем не заговорил, как будто и не заметил нас вовсе. Только когда въехали в поселок, он бросил Пастуру:
— Можете следовать к месту назначения. Я не задерживаю вас.
Пастур вскинул руку к козырьку и отъехал. Вскоре он прощался со мной и Аббасом.