Утро понедельника выдалось морозным и снежным. За ночь земля словно покрылась белым пухом, снежная пудра обсыпала деревья, припаркованные машины и крыши домов. Дороги в одночасье превратились в катки. Как всегда, большая часть автомобилистов не удосужилась сменить резину. Машины превратились в самоходные аппараты без тормозов и город превратился в одни большой аттракцион под названием – забодай меня, чувак! Особенно весело было на остановках. Вчерашние трактористы и комбайнеры из бедных республик бывшего Союза, пересевшие за руль маршрутных такси, превратились в камикадзе. Пока один высаживал пассажиров, второй лихо подкатывал к остановке, дабы перехватить желающих уехать. Сжатый до твердости алмаза снег не в состоянии удержать на поверхности даже пушинку, колеса маршрутки скользят по льду, как по воздуху. Рыжая «Газель» врезается в ПАЗик, как торпеда в борт вражеского крейсера. Глухой удар сопровождается хрустом железа, звоном стекла и воплями перепуганных пассажиров. Забавно выглядят смуглые лица «водил» - глаза выпучены, как у рака, усы топорщатся, с полных губ срывается поток мата с южным акцентом, руки выделывают сложные па в воздухе, словно человек отмахивается от надоедливых насекомых. Глядя на весь этот бардак, Стас решил, что лучше взять такси. Эта категория частных извозчиков все еще комплектуется из своих, местных мужиков. Многие даже с высшим образованием. Пожилой «мерседес» гостеприимно распахнул дверь, Стас плюхнулся на передние сиденье.
- До интерната доберемся? – спросил Стас.
- Запросто! – бодро ответил таксист. – К родственнику в гости? – спросил он.
- Нет, работаю там.
- Вот как! – удивился водитель. – Благородное занятие. Только в газетах пишут, что плохо там старикам живется. Персонал невнимательный и ворует.
- Я не такой, я стараюсь, - сказал Стас.
Таксист не ответил, только кивнул и пожал плечами. По лицу мужчины было видно, что он не очень-то верит молодому парню, но спорить не станет – клиент все-таки!
На входе в интернат Стас встретил ту самую Марьяну, из-за которой получил выговор и прославился на весь дом престарелых. Едва он переступил порог, как вторая дверь распахнулась, показалась внушительная фигура. Белый колпак сдвинут на брови, лицо злое, в руке ведро с грязной водой. Глядя вдаль, словно колхозница на известном памятнике Мухиной, Марьяна прет, как танк. Стас вежливо уступает дорогу, опасливо отодвигаясь подальше. Мстительная санитарка запросто может плеснуть грязной водой. Интернат встречает традиционным запахом подгорелой каши, из туалетов тянет бодрым ароматом хлорки, в столовой вяло переругиваются повара. Наверно, из-за каши. «Понедельник – день тяжелый»! – усмехнулся про себя Стас. Поднимаясь по лестнице, почувствовал … ну, некоторую нервозность, что ли. Мимо пробегает санитарка с выпученными глазами, на лице видно сильнейшее желание не то сходить по большой нужде, не то срочно поделиться новостью последнего часа с подругой. Полы халата развеваются точь в точь как бурка Чапаева, коротенькие пухлые ножки мелькают, словно спицы в колесе, шлепанье тапочек сливается в шорох. Сверху, с четвертого этажа, доносятся невнятные крики и стук, будто молотком в стену колотят и иногда попадают по пальцам. Стас на всякий случай прижимается к стене – вдруг сверху еще побегут! – и таким вот образом пробирается в свою каморку. Когда он, в халате и с ведром в руке, выходит в коридор, крики стихают, стук прекращается. В интернате наступает полная и абсолютная тишина, которая бывает только в космосе. Это означает, что высокое начальство сильно разгневано.