Как же я ждал наступления рассвета! Секунды обратились в минуты, а минуты тянулись часами. Я разрывался между усталостью, желанием спать и невозможностью отдохнуть. Истерзавшись, я сам не заметил, как под утро, скорчившись в позе эмбриона в тесном пространстве межу двумя туалетными кабинками, погрузился в сон.
«Я бы многое сейчас отдал, чтобы проснуться в нормальной, человеческой постели, а не в этом развороченном сортире, — подумал я, просыпаясь. — Что имеем — не ценим, а потеряем — плачем».
Вот со столь печальными и совсем неоптимистическими мыслями я встретил утро четвертого дня после катастрофы, изменившей мою жизнь и изменившей меня самого.
В моем обиталище было темно и холодно, словно в склепе. За два дня на крышу насыпало порядочно снега, удивительно, что она до сих пор не провалилась под собственным весом. Первое время я даже с опаской посматривал наверх, грешным делом ожидая неожиданного обрушения хрупкой крыши. Но, к моей радости, она не только держалась, но и служила хорошим теплоизолятором. Должно быть, в каморке теперь было на пару градусов теплее, чем на улице. В моей ситуации нельзя пренебрегать лишними градусами. Все что может греть: сухая одежда, закрытое от ветра помещение, а также мысли, эмоции, воспоминания, — всё должно использоваться по максимуму.
Когда я выбрался из своего укрытия, то обнаружил, что на улице идет дождь со снегом. Этот дождь напоминал легкую занавеску, сильно раздуваемую ветром. И вот эта своеобразная занавеска окатила меня ледяной шрапнелью.
Я расстроился, и было из-за чего. Солнце еще не поднялось над горами, но уже было понятно, что и этот день днем можно назвать лишь условно. Погодка, скажем так, не задалась. Совсем не высокие якутские горы своими лысыми макушками буквально распахивали рыхлые брюха тяжелых туч.
— С высоких гор спускается туман, — промычал я, увидев, фантастический по красоте пейзаж.
Хотя следует признать, что с гор обычно спускается облачность, селевой поток, снежная лавина или хищный враг. Туман же всегда поднимается из низин, особенно сырых, заболоченных, в чём мне неоднократно приходилось убеждаться лично.
«Да неважно! Лишь бы песня была хорошей, — мысленно вступился я за поэта, — а остальное неважно. Как говорится, дурак не заметит, а умный не скажет …»
Снег покрылся ледяным настом. Пришлось идти под моросящим дождём, проламывая пока еще тонкую ледяную корку. Добравшись до облюбованного мною места справления естественных нужд, я сделал то, ради чего шел, и убедился, что внутренности вроде бы оклемались, ибо следов крови на снегу я не обнаружил.