С ясной головой Хейзит заснул и с еще более ясной проснулся. Из щелей в потолке шатра тянулись косые нити солнечных лучей. Рядом никого не было. Зато с улицы доносился оживленный шум начатых без его участия работ. Откинув шкуру, Хейзит вскочил на подламывающиеся спросонья ноги и сразу понял, о чем не мог вспомнить всю ночь. Конечно, один способ справиться с торгашами, почуявшими огромную выгоду, есть. Если нет третьей силы, которая могла бы им противостоять, нужно сделать так, чтобы они сами противостояли друг другу. Вот откуда у него мысль, что стоит пожертвовать половиной ради целого. Пусть прямой связи не прослеживается, но зато теперь он знает, что следует делать в совершенно, казалось бы, безвыходной ситуации. Причем ему вовсе не нужно ничем жертвовать, иными словами, занимать сторону одного из противоборствующих лагерей. Да, не противоборствующих сейчас, но кто сказал, что объединяет их дружба, а не сиюминутный интерес? И что интересы таких предприимчивых людей никогда не меняются?
Отодвинув полог шатра, Хейзит зажмурился от слепящей белизны снега. Проспал! Нет, не проспал, конечно, но явно провалялся дольше положенного. Солнце давно уже выплыло на синее, без единого облачка небо и теперь поливало все вокруг теплым, почти весенним светом. Зато самые холодные рассветные часы позади. Вот бы еще вспомнить сон, который снился ему каждую ночь, но и забывался с предательским постоянством. Хейзит любил поспать. Любил с детства, а теперь — именно за то, что сон его в это беззаботное ощущение детства возвращал. Когда ты никому ничего не должен, зато все чем-то обязаны тебе. А ты живешь себе в свое удовольствие и обижаешься, если кто-то что-то тебе недодал: наконечник от сломанной стрелы, которым так удобно проделывать дырки в шкуре; вкусную лепешку, после которой бегаешь как угорелый и не хочется есть до самого вечера; любви, которой с такой щедростью делятся между собой отец с матерью, а тебя словно специально забывают приласкать, и ты срываешь ревность на кустах, беспощадно рубя их жужжащей над головой палкой. Были и еще какие-то детские чаяния и беды, но разве теперь, когда мир вокруг изменился, безжалостно утянув тебя за собой, их упомнишь? Теперь у тебя совсем иные радости и огорчения, от твоих решений зависишь не только ты, но и многие, кому еще вчера был безразличен, но кто уверенно копает под тебя сегодня. И ты не имеешь права сложить руки, ты обязан искать способы сопротивляться, находить их и побеждать. Может быть, именно так чувствовали себя славные герои прошлого, в честь которых благодарные потомки поставили многочисленные беоры. Побеждая себя, свое малодушие, они получали право войти в легенду и остаться в памяти на века. Сознавал ли Дули, что станет родоначальником самого прославленного Культа? Думал ли Эриген, что совершает поступок, за который молва сделает его вечным изгоем? Или герой тем и отличается от обычного смертного, что не думает о том, что совершает подвиг? В таком случае, Хейзиту такая доля не угрожала. Слишком часто ловил он себя на мысли, что делает великое дело: спасает свой народ от гибели в бесконечных войнах. И должен ради этого терпеть несправедливости и невзгоды — закадычных спутников успеха и славы. Звучало это фальшиво, героизма в том, чем он занимался и собирался заняться, не было никакого. Тем более что главное он уже совершил: сделал открытие, которое, если разобраться, лежало на самой поверхности, и он лишь его первым подобрал. Многие вабоны укрепляли свои деревянные избы глиной. Хейзит просто придал глине форму камня, да и то подглядев решение у старых мастеров. Кстати, интересно все-таки, насколько старых. Ведь в тех же легендах о героях нет-нет да и проскальзывал намек на то, что вабоны родом не из этих мест, а пришли и поселились в Вайла’туне почти на всем готовом. Значит, возраст каменных построек, то есть замка, превышает, и, похоже, значительно, возраст самых старых сказаний. Но кто тогда были первые строители, превратившие камень в неприступный бастион?