— Сейчас решается, быть тебе князем или червяком. Мертвым червяком. Думай.
Юстин перевел взгляд на окно. За парчовыми портьерами обозначились очертания башен на сереющем небе, потускнела звезда, всю ночь глядевшая в окно.
Розовый запах растаял, сменившись запахом сырости. Мокрого камня.
— Я подумал.
— Ты готов?
— Нет, — сказал Юстин. — Я не буду.
— Не будешь князем?
— Не буду человеком, в чьей душе побывал чужой. Не буду подставкой для красного шелкового флажка. Не буду убийцей своих братьев…
— Значит, ты мертв. Кузнец Арунас — князь.
— Пусть так, — сказал Юстин.
И ничего не почувствовал.
* * *
В конце галереи стоял стражник. Юстин отпрянул; стражник насторожился, но Юстина не заметил.
Утренний ветер был неожиданно холодным. А может, холодным было дыхание ямы, в которую Юстин неудержимо валится?
Он вернулся в княжьи покои. Звор предусмотрел все — у каждой двери поставил стражу. Почивающему на перине князю она не была заметна, но вот беглец, ищущий пути к спасению, не мог отыскать ни мышиной норки, ни щели. Даже каминная труба была перегорожена решеткой.
Юстина трясло. От мысли об открытом поединке со стражей при шлось отказаться — он не настолько ловок и хитер, чтобы напасть со вершенно беззвучно, а значит, сразу поднимется тревога. Впрочем думал Юстин, если через полчаса выход не будет найден — не миновать сражения. Лучше погибнуть в поединке, нежели ждать развенчания, тайной казни в каком-нибудь темном каземате.
— Звор, — шептал Юстин, обхватив себя за плечи. — Но Звор!.. Все братья-бастарды — Акир, Флор, Миха, тот мальчишка — все они мертвы, мертвы…
Он понимал, что Звор действует безукоризненно правильно. От такого понимания хотелось лезть на обитую шелком стену.
Хозяин Колодцев уже передал Ушастому, что Юстин не годится в князья? Если да, то где же стража? Если нет — чего он ждет? Рассвета?
На тяжелых дверях не было замков. Юстин не мог даже запереться в комнате, прожить в осаде лишних несколько часов…
Может быть, он действительно струсил, как ребенок при виде лекаря? Может быть, еще не поздно все вернуть?
Юстин взялся за ворот сорочки. Но Звор, Звор… Юстин хранил бы верность Звору безо всякого флажка… Хранил бы, жизнь бы отдал за величественного воина; еще вчера вечером он был в этом совершенно уверен — до того, как узнал правду о судьбе братьев-бастардов… Но вдруг для того, чтобы хранить верность Звору, и в будущем придется убивать, казнить, отдавать людоедские приказы, идеально соотносящиеся с государственным благом, с неписаным законом большой власти…
Юстин рванул воротник, будто желая выдернуть из себя душу. Хуже, чем домохранца на грудь… впустить в себя шелковый флажок, неслышно отдающий приказы, проводящий невидимую грань, за которой решение Юстина — уже не решение Юстина, и все, что с малых лет казалось добром или злом, за этой гранью перестает иметь значение. Верность Звору — вот единственное добро за этой гранью. Верность Звору…