Слова Делии донеслись до Люциуса словно из другого мира:
— И что вы сделали?
— Я его застрелил.
Три слова повисли в тишине.
— Я застрелил его, — повторил американец. — Убил.
…Уайлд опять увидел перед собой изумленное лицо того человека, когда он падал на землю. Все это происходило будто в замедленной съемке. Офицер услышал звук выстрела, и — невероятно, но факт! — перед тем как пуля его поразила, была пауза, а потом он стал падать, словно закручиваясь по спирали, и капли крови повисли в воздухе, пока британец полностью не опустился на землю. И после этого все вдруг ускорилось: раздались крики, началась беготня солдат, воцарился всеобщий испуг и оцепенение, и сержант кричал ему в ухо: «Слава Богу, слава Богу!» А потом: «Вы споткнулись, сэр, я видел, что вы случайно выстрелили, когда бежали к нему! Ах, какая ужасная случайность!»
Люциус многое знал о кровавых бесчинствах и не питал иллюзий в отношении людей, которые приобретали значимость, лишь когда появлялся враг. Вот что делала с человеком война — расчеловечивала. Уайлда переполнял гнев от расточительной жестокости войны, от бессмысленности причиняемых ею несчастий. И все это сошлось для него здесь, на склоне итальянского холма. Враг в красивом домике — вот что его доконало; сознание, что этот дом был на стороне тех, с кем они сражались. А внутри — человеческие жизни.
Немцы вышли из домика с побелевшими лицами, ошалелые от радости, что удалось выбраться, и их увезли в качестве благодарных пленных. А итальянское семейство — что ж, они все остались живы, и только это имело для них значение. Ужасно кричала какая-то женщина. Это был чистый испуг, физически она не пострадала, но вопль все никак не смолкал. Люциусу он до сих пор снился, слышался повсюду; стоило зазвучать автомобильному клаксону, протяжной скрипичной ноте, плачу ребенка — и снова мерещились выстрелы и этот истошный крик.
— Вот почему поначалу вы не хотели использовать динамит. Марджори сказала, вы были не в восторге от этой идеи, когда она в первый раз ее выдвинула. Почему вы не сказали? Может, вам тоже посоветоваться с тем психиатром?
— Я уже пробовал.
— А ваша семья знает, что с вами произошло?
— Я никогда не рассказывал, ни одной душе.
— И даже психиатру?
— Я не мог себя заставить.
— Значит, все это время это было заперто у вас в голове?
— Да.
— А что с военно-полевым судом?
— За убийство британского офицера, союзника, полагалась смерть. Однако меня судили не за убийство.
Адвокаты высказались на этот счет совершенно определенно: трагическая случайность, просто несчастный случай. Весьма прискорбный инцидент: человек погиб, получив пулю от дружественного огня, так звучала официальная формулировка. Тем не менее, все равно военно-полевой суд должен был состояться, поскольку Люциус убил собрата-офицера. Ну не совсем собрата, сказал его американский адвокат.