– В своем посмертном письме, которое прочла мне фрау Шевалье, ваш друг прямо просит ее советоваться с вами. Но, судя по всему, в ее планы это не входит.
– Да, мы взаимны в своих чувствах… И что в этом письме?
Каленин коротко передал содержание письма, после чего профессор откинулся в кресле, а потом всем телом потянулся к Беркасу.
– А теперь самое главное, господин Каленин. – Якобсен вытянул губы и шею, отчего его сходство с верблюдом существенно усилилось. – Мессер жив! – прошептал он. – И не просто жив! – Якобсен опасливо закрутил головой. – Он сейчас здесь, в Бонне… Я точно знаю это.
– Откуда же? – также тихо спросил Каленин.
– Мне позвонил, – Якобсен едва шевелил губами, – Вилли, брат Германа. Он сказал только одну фразу и бросил трубку. Он сказал: «Бойся Бруно. Он ищет бумаги…»
Москва, …1986 года. Писатель Хулио Кортасар и экономист Андрон Нуйкин
– А что, Колян, как думаешь, этот комендантский час, тот, что ввели эти… как же их, мать честная, забыл… короче, те, что путч объявили… на вокзалы он распространяется? – Пожилой мужчина, сидевший прямо на каменном заплеванном полу, обращался к дремавшему рядом субъекту помоложе.
Тот приоткрыл мутные глаза и, несмотря на очевидную похмельную муку, ответил неожиданно твердо и со знанием дела:
– Нет, Саня! Не распространяется!
– А как ты это понял, Колян?
– Вокзал – тюрьма, Саня! А в тюрьме – какой комендантский час? Нету тут комендантского часа. Потому что он здесь круглосуточный!
Молодой снова закрыл глаза, подтянул грязную телогрейку поближе к подбородку и, отвернувшись к стене, мгновенно уснул, на зависть своему беспокойному соседу. А тот долго устраивался, кряхтел, ложился на пол то одним боком, то другим, а потом снова сел, мрачно плюнул себе под ноги и закурил.
Буквально в двух шагах от него, тоже на полу, расположился цыганский табор. Одетые в пестрое рванье цыганские дети привычно шлепали почерневшими от грязи босыми ногами по ледяному полу и приставали к прохожим. Просили кто хлеба, кто денег, а кто и вовсе выхватывал из авоськи зазевавшегося обитателя вокзала холодную курицу и, вцепившись в нее зубами, забивался под скамейку, не обращая внимания на крики потерпевшего и давясь срочно поедаемой добычей…
– …Курить вредно, Дурманов!
Над Саней склонились два милиционера. Один из них вытирал грязным носовым платком руки и злобно причитал:
– Вот куда войска вводить надо: сюда, на Казанский вокзал, а вовсе не на Красную площадь! Мать их так! Там, возле Кремля, все спокойно, между прочим! Как носили цветы Ильичу, так и носят! Никому в башку не придет на погосте безобразничать! А тут… Чуть руку мне не откусил, гаденыш, пока я курицу у него изо рта выковыривал…Ну что мы с вами тут вдвоем можем сделать, товарищ старшина? Захотят, вышвырнут нас на улицу эти люмпен-пролетарии, да еще п… навешают.