«Вот, чертовщина какая! Кто бы мог подумать, что придётся опекать человека из другого времени? И как это, возможно, провалиться не в яму с дерьмом, а в прошлое? Впрочем, судя по виду Аркадия, яма с дерьмом куда предпочтительней, чем яма во времени».
Тащить попаданца к куренному костру, и в этот раз не стал. Кликнул новоиспечённого джуру, старые то разосланы с невероятной вестью, чтоб принёс поесть из куренного казанка и, обождав пока Аркадий сбегает по утренним делам, попытался расспросить его о событиях ближайшего будущего подробнее. Нормального разговора, к его великому сожалению, не получилось. Аркадий выглядел разбуженным, но не проснувшимся. То и дело кривился, охал, жаловался на боль, недостаточность сна и отсутствие кофе. Единственным связным сообщением, на которое он сподобился, был рассказ об этом самом кофе, который, якобы, уже вовсю пьют турки. Да легенда об открытии кофе людьми (монахи, козы…).
У куренного атамана в походе хватает забот, даже у него есть хорошие помощники. Не успели Иван с Аркадием позавтракать, как прибежал Панько Малачарка.
— Батько, Степана Здоровило поймали на краже! Он Незамая саблю присвоил да спрятал!
Пришлось бросать еду и бежать для прояснения дела, надеясь, что Панько ошибся. Молодой Степан, крестник Иванов, прозванный Здоровилом за стройность и отсутствие рельефной мускулатуры, был сыном старого друга Ивана, Степана Полууса. И отец молодого казака, и, в своё время, его дед, погибли на кольях в Константинополе, но казацкой славы не посрамили. Пощады не просили, на турок с высоты кольев плевали. Иван взял молодого казака под свою опеку, надеясь, что из него вырастит не менее славный защитник православной веры и народа русского, чем его дед и отец. И тут такое!
Надежда на ошибочность сообщения Панька не оправдалась. Степан, оказавшийся невдалеке от места задержания грешивших противоестественным образом казаков, позарился на булатную саблю Незамая, снятую с убитого им турецкого аги. Воспользовавшись замятнёй, что случилась во время задержания, Степан потихоньку поднял с земли сорванную с казачьего пояса саблю и, сунув её под жупан, удалился с места события. Воистину, бес молодого казака попутал, потому как для казака воровство у своих — точно смертный грех. В смысле, ведущий к скорой смерти нечистого на руку. К крысятничеству казаки относились отрицательно. В самой, что ни на есть, категоричной форме, проявляя это отношение.
Бог один знает, на что рассчитывал Степан. Пусть никто сабли попавшегося на таком стыдном деле казака не хватился, но ведь сам Степан не в отшельническом ските обретался. Да и, дурачок, прикрепив саблю, обмотав её запасными штанами, к своему вьюку, он не выдержал соблазна и прилез ночью полюбоваться ею. На чём был и пойман. В казачьем лагере, пусть, вроде бы, спящем поголовно, всегда найдутся зоркие и внимательные глаза. А застуканный на горячем, с ворованной саблей в руках, Степан так растерялся, что сразу во всём признался на вопрос: — Чего это ты по ночам чужой саблей (своя сабля у Степана болталась у пояса) машешь? — Подписав себе признанием смертный приговор.