Алекс и Кип вышли из машины и медленно пошли к зданию аэропорта. Чем ближе они подходили, тем медленнее шли.
— Я люблю тебя, Кип. — Алекс прикоснулась рукой к его волосам, с нежностью ощутив их шелковистую мягкость.
— Я тоже люблю тебя, Алекс.
— Помни. Что бы ни случилось, я буду писать тебе каждую неделю и звонить каждое воскресенье.
Он кивнул, сдерживая слезы:
— Ты когда-нибудь еще приедешь? Или теперь будешь только писать?
— Не говори глупостей. — Она прикусила губу, чтобы та не дрожала. — Но как бы долго мы ни были врозь, знай, что я люблю тебя.
— Я тоже люблю тебя, Алекс, — повторил он.
— И ты не должен верить тому, что говорят тетя Бернис и дядя Винс. Ты — особенный. И когда-нибудь, когда мы снова будем вместе, я это тебе докажу. Ты мне веришь?
Мальчик неуверенно кивнул.
Объявили посадку на рейс. Прижав к себе Кипа, она крепко поцеловала его. Винс и Бернис стояли рядом, скрестив руки на груди и наблюдая злыми глазами, как она отпустила его и подняла свою сумку.
Стена, подумала Алекс. Глухая стена, построенная из их ненависти, которую они намереваются использовать, чтобы разлучить их с братом. Но почему?
Винс самодовольно улыбнулся:
— До свидания, девочка.
Она в последний раз взглянула на Кипа и быстро отвернулась.
Когда самолет взлетал с полосы, Алекс выглянула в окно. Сквозь слезы она смотрела на идущую по шоссе машину и гадала, не машина ли это дяди Винса.
Когда она думала о ферме, окруженной обширными полями пшеницы, то должна была бы чувствовать облегчение, что Кип в безопасности. Это должно было быть надежным местом, чтобы растить испуганного мальчика, который потерял так много любящих его людей за свою недолгую жизнь. Но она улетала с чувством отчаяния. Было что-то зловещее в том, как Винс и Бернис стремились удержать Кипа любой ценой. Зачем? Они совершенно неспособны дать ему то, что было важнее всего. В их доме не было ни тепла, ни любви. А без этого такой чувствительный мальчик, как Кип, увянет и умрет. Сколько еще он сможет выдержать?
Она снова поклялась себе, еще горячее, чем всегда: в тот день, когда ей исполнится двадцать один год, она вернется и заявит права на брата. Ничто не разлучит их снова. А пока она свяжется с адвокатом дяди и сообщит ему, что ей известно о документах, которые ее заставили обманом подписать, и что она намерена потребовать обратно опекунство над Кипом.