Вселившийся в меня голос умирающего становился меж тем все явственнее, все определеннее:
— Надзирательница — это бывшая рабыня, давным-давно привезенная из Судана… Она настоящая колдунья и знает толк в пытках…
Наверняка, это она подала моим сестрам мысль изувечить меня, чтобы окончательно отлучить от жизни.
Лихорадка все не унималась, причиной тому была инфекция. Кровь моя закипала от ярости, в голове все путалось. Меня одолевали видения, одно мрачнее другого. Я не узнавала собственного голоса. Мне казалось, что смерть овладевает мной, и, чтобы вырваться из ее когтей, мне необходимо было рассказать о том, что я видела в ангаре. Но поговорить было не с кем. Ни надзирательницы, ни санитарки. В конце концов мне повезло: когда я тащилась в санчасть, то упала в коридоре, а в этот самый момент мимо как раз проходил врач. Я была почти без сознания. Он пришел в бешенство. Кричал во весь голос, называя всех дикарями и варварами. Кто-то из администрации показал ему свидетельство, в котором я признавалась, будто сама себя изувечила. Он еще больше рассердился. Меня тут же положили в больницу. Вылечив меня от инфекции, через несколько дней он снял швы. Когда я рассказала ему, как все это произошло, он с трудом поверил мне. Сначала он хотел обратиться в полицию, но потом, подумав хорошенько, только руками развел, выражая полное свое бессилие:
— Здесь все продажны. Никто не станет вас слушать. Полиция на слово поверит надзирательницам. К тому же есть ведь бумага, подписанная вами. Но почему? За что? Что вы такого сделали этим женщинам?
Он успокаивал меня как мог, состояние моего здоровья не внушало ему опасения, но он обещал сделать все возможное, чтобы я подольше оставалась в больнице.
— Хоть на время избавим вас от тюрьмы! — сказал он.
Несмотря на лечение, мне все еще было больно. Я была уверена, что если не расскажу о том, что видела — видела или вообразила — в ангаре, то буду еще долго болеть. Эта картина и слова умирающего давили на меня… Каждое слово, точно длинная, острая игла, вонзалось в особо чувствительные точки моего тела.
Я спросила врача, не может ли он после работы уделить мне несколько минут. Вначале он колебался, но потом все-таки согласился. Прежде всего я предупредила его о необычайной странности моих видений, сказав, что, даже если все это существует лишь в моем воображении, я не могу оставаться равнодушной.
— Я не сумасшедшая, — заметила я, — но живу в особом мире, не слишком, пожалуй, логичном. Прошу вас верить мне. Выслушайте меня, большего мне не надо.
И я во всех подробностях поведала ему о моем ночном странствии. Он, казалось, ничуть не удивился. И даже кивал головой, словно в этой истории не было ничего невероятного. Когда я закончила, он встал и сказал: