Голос умолк. Возможно, это был мой собственный голос, которым кто-то завладел. Да, конечно, голос у меня отобрали, и теперь он бродит меж облаков. Разговаривает сам по себе. Мне уже не удавалось произнести ни слова. Я была лишена голоса, но слышала его, он доносился откуда - то издалека, из-за неведомых гор. Голос мой был на свободе. А я оставалась пленницей.
Мои бессонные ночи населяли образы женщин в белом, с трудом шагавших по песку. Они устремлялись к белой точке на горизонте. Доберутся ли они когда-нибудь до этого места, существующего лишь в моем безумном бреду? И даже если счастливая рука чудом направит их к могиле какой-нибудь святой, они все равно окажутся перед лицом обмана. Теперь я это знаю, но не могу сказать им. Хотя они и не поверили бы мне. Я всего лишь преступница, отбывающая срок, которая воображает разные картинки, чтобы побороть скуку! Возможно! Но ведь о страдании, которое не дает покоя, сверлит голову и сердце, о таком страдании не расскажешь, и его не покажешь. Невидимое, оно заперто внутри.
Мне не нужны были новые обжигающие, горячечные видения, чтобы силой отворить тяжелую дверь судьбы. Скоро я и так должна была выйти. Я предчувствовала это, но не хотела уходить из тюрьмы с грузом образов, не дающих мне покоя. Как избавиться от них? Что надо сделать, чтобы они остались на серых камнях моей камеры?
Я снова надела на глаза черную повязку, разделась и легла прямо на пол. На мне ничего не было. Цементные плиты казались ледяными. Я согревала их своим телом.
Я дрожала. Я поклялась себе не поддаваться холоду, противостоять ему. Мне необходимо было пройти через это испытание, чтобы отторгнуть от себя терзавшие мою душу образы. Мало было напомнить моей плоти и моим чувствам о том, что это всего лишь место заточения и что не стоит обманывать себя, пытаясь ускользнуть отсюда при помощи снов, превращавшихся в кошмары.
Если душа была измучена, то тело не могло больше лгать. Я заснула, несмотря на сырость и холод, обжигавшие кожу. Ночь показалась мне долгой и прекрасной. Никакие видения не нарушали ее покой. Утром я начала кашлять, но чувствовала себя намного лучше.
Уходя из тюрьмы — я получила снисхождение, и срок моего заточения был сокращен, — я плакала. И была счастлива тем, что из глаз моих льются слезы. Ведь со мной этого не случалось давным-давно. То были радостные слезы, ибо, проливая их, я ощущала, как тело мое возрождается к жизни, и опять способна была испытывать какие-то чувства, волнение. Ну а плакала я потому, что покидала мир, где мне удалось найти себе хоть какое-то место. И еще потому, что меня никто не ждал. Я была свободна. Я была одинока. Конечно, я подумала о Консуле, но ведь я знала, что его нет в городе, он уехал далеко, туда, где, быть может, забудет о нашей истории.