Когда кому-нибудь удавалось схватить добычу, он бежал с еще бьющейся в пасти рыбой на песчаный мыс и там ее съедал.
Занятие это продолжалось целый час. Четверо зверьков то внезапно исчезали, то снова появлялись, словно четыре быстрые тени.
Постепенно их охотничье усердие ослабевало. Они наелись и начали играть. Кошачьи тела с быстротой молнии мелькали в воде. Они гонялись друг за другом, переворачивались на спину, сплетались в большой черный клубок, с тихим плеском уходили под воду и снова показывались, увлекаемые течением. Иногда было слышно, как детеныши прихватывают и кусают друг друга, издавая при этом негромкие хриплые звуки, напоминающие мурлыканье.
Улучив минуту, когда зверьки скрылись под водой, я схватил ружье, упер приклад в плечо и, держа палец на спуске, стал ждать их появления.
И вот у самой площадки, на которой я ждал, опустившись на колено, показалась плоская голова старой выдры. Она была так близко, что я видел ее круглые, влажные глаза, во взгляде которых читалось что-то человеческое.
Быть может, она заметила мою тень или учуяла мое присутствие. Смотрела она на меня пристально и чуть удивленно, словно была не совсем уверена, что перед ней человек.
Несколько секунд я целился ей в голову, не решаясь выстрелить. Близость ее взгляда сковывала мою волю. Передо мной было живое существо, в глазах которого я видел тот самый свет души, какой можно увидеть и в наших, человеческих глазах.
Пока я целился, я не дышал и теперь почувствовал, что больше не могу задерживать воздух в груди. Сам того не желая, я вздохнул, жадно втягивая в себя ночную свежесть. Этого оказалось достаточно для того, чтобы выдра скрылась под водой. Запруда мгновенно опустела. Детеныши исчезли так же внезапно, как появились.
Я остался на моей площадке, несколько обескураженный и смущенный собственным поведением. Потом, когда лягушки снова затянули свою меланхолическую песню, я вдруг почувствовал в душе своей необыкновенное спокойствие — такое, какое наступает лишь когда человек счастлив и любит. По дороге домой я посмеивался про себя, весело насвистывал и смотрел на молодой месяц…
Мой товарищ укрылся плащом и лег. Наши собаки мирно спали у погасшего костра. Река полнила ночь успокоительным шепотом. Далеко по равнине разносился лай деревенских собак и тарахтенье запоздалой телеги.
— Да, ночь разнеживает, — сказал я.
— И что в этом плохого? Разнеживает?! Люди часто боятся, как бы их не обвинили в сентиментальности именно в тех случаях, когда они поступают так, как и должны поступать настоящие люди, — ответил мой товарищ. — А ночь не разнеживает. Ночь гнетет нас темнотой. Возвышает же наши души небо…