Какой бы мужчина смог устоять перед таким призывом? Стоик? Святой? Марк Стэтсон не был ни тем, ни другим, а потому, не тратя времени на дальнейшие разговоры, заключил тонкое, хрупкое тело своей возлюбленной в объятия, в которых она тут же с наслаждением растворилась. Губы их слились в упоительном, восхитительном, сладостно-трепетном поцелуе, который длился, и длился, и длился…
Марк заставил себя оторваться от ее рта лишь тогда, когда ощутил, как тонкие пальцы Вирджинии заскользили по его груди вниз, еще ниже и еще…
Усилие воли, приложенное им к тому, чтобы схватить ее руку и остановить такое мучительно-желанное движение, нельзя было сравнить ни с чем, пережитым им прежде. Он выпустил ее из объятий, вернулся к столу и сел, но не на прежнее место, а напротив.
Джинни, ты не должна так делать. Я не железный. Я не могу ручаться за себя, если ты будешь так коварно соблазнять меня.
Вирджиния засмеялась в ответ — чудесный, ласкающий ухо звук. Если простой смех так возбуждает, то что было бы, если бы она могла говорить, если бы он услышал слова любви, желания и страсти, слетающие с ее губ?
Марку оставалось лишь признать, что Господь отнял у нее голос, чтобы дать ему возможность выполнить возложенную на него миссию. Он настолько потерял голову, что не придумал ничего лучшего, как сказать ей об этом. Она снова рассмеялась, откинув голову, а потом дразняще, маняще, томительно-медленно облизнула губы.
Ты чудо, восхитительное чудо. Но тебе все равно не удастся совратить меня, — написал Марк, увидел, как вытянулось от огорчения ее лицо, и уточнил: — Я имею в виду сейчас. Садись, любовь моя. Давай начнем. Вчера ты закончила на том, что…
Я помню. Судьба пришла в возмущение от моей неблагодарности и решила наказать меня. Жестоко.
Это было 15 апреля 85 года, — начала тягостное повествование Вирджиния. — Удивительно, прошло столько лет, чего только ни случилось за это время, но тот день я помню до мельчайших подробностей, словно он был только вчера. Так вот, накануне шеф задержал меня допоздна. Он заполнял налоговые декларации, а я ему помогала, выполняла в основном техническую работу: копировала, подавала на подпись, укладывала в конверты. Мне оставалось только сходить на почту и все их отослать до полудня, а потом я могла делать все, что душе моей угодно. Утро было ярким, солнечным — первым таким в том году. Я надела новый плащ, который купила еще в феврале, но раньше никак погоды не было подходящей. В почтовом отделении я проторчала почти три часа — сам знаешь, какие бывают очереди 15 апреля, — но даже это не раздражало. Мне хотелось петь от радости. Странно, как человек не чувствует приближения беды… А ведь тогда уже все случилось. Закончив с делами, я зашла в кафе и долго сидела, наслаждаясь бездельем. Оно, знаешь ли, приятнее всего, когда другие страшно заняты. Почти все остальные посетители торопливо вбегали, заказывали, проглатывали и выбегали, спеша вернуться на рабочие места. А у меня весь остаток дня был свободным! Я съела две порции мороженого и даже выпила бокал вина, чтобы в полной мере вкусить прелести праздного образа жизни. После отправилась в зоопарк и пробыла там до самого закрытия. И даже домой поехала на такси… — Вирджиния тяжело вздохнула, заново переживая события рокового в ее жизни дня. — Короче говоря, когда я вернулась, меня ждало сообщение о том, что моя семья этим утром попала в автокатастрофу. В половине двенадцатого, если быть точной. Когда я так беззаботно радовалась. Я тут же выехала в Гринбо-роу — это мой родной город. До него всего около ста двадцати миль, так что к ночи я сидела рядом с отцом. Лесли погибла сразу, а он прожил еще около суток, но в сознание пришел только раз, незадолго до смерти.