Абсолютные достижения, абсолютные победы, так же как абсолютные поражения, бывают только на духовном уровне; и ни победы эти, ни поражения не бывают обязательно признаны «миром». Евангелие не есть история успеха, и Христос не обещает успеха Своим ученикам. Собственный Его подвиг состоял в том, что он «отнял силы у начальств и властей» (Кол. 2:15), а не в революционном перевороте мира, не в улучшении его по сравнению с прежним его состоянием. Долгом нашим несомненно является участие в жизни мира и в поисках вместе с ним «лучших» решений или «наименьших зол»; но при этом мы должны также руководствоваться не только хорошо известными библейскими текстами о всеобщем спасении, но и мудрыми словами Екклезиаста: Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? (Еккл. 1,3). Если к нашим крайне серьезным экуменическим документам мы добавим немного бесстрастности и немного юмора, мы сделаем их более интересными для среднего читателя и, конечно, более богословски уравновешенными и менее триумфалистскими. Политических идеологов и доктринеров такой подход может, конечно, разочаровать, но, прислушавшись к миллионам молодых людей вокруг нас, мы можем с уверенностью сказать, что время догматических политических идеологий для большинства из них уже прошло. И ищут они не еще одну более радикальную идеологию, а человечную Истину. А что же человечнее, чем Евангелие Иисуса Христа?
Как христиане, мы не первые подумали о «единстве человечества» в связи с «единством Церкви». Начиная с Константина и в течение всех Средних веков христианская Церковь как на Востоке, так и на Западе, отказавшись от эсхатологизма раннего своего периода, считала, что Царство Божие нужно не только «ожидать», но и «строить». Между «священным» и «профанным» не существовало никакого различия. Ведь искупление принесено всему человечеству, и поэтому человечество должно быть не только объединено в сакраментальном общении, но и составлять единое общество, жизнь которого руководится Евангелием. Эти средневековые христианские идеи были по–своему верны, и некоторые из них действительны и в наши дни. Но теперь, когда кон–стантиновский период отошел в прошлое, мы можем определить, в чем он был богословски не прав, а именно: 1) в уверенности, что власть Христа может отождествляться с политической властью государства, и 2) в том, что универсальность Евангелия можно выразить в политических терминах. Сегодня мы готовы похоронить христианские империи и государства, но освободились ли мы полностью от ошибочных аспектов их богословия? Задать этот вопрос — значит указать на то, что богословие многих из наших «секуляристов» есть на самом деле богословие Константина, Юстиниана и Гильдебранда, хотя располагают они совсем другими средствами и предлагаемые ими методы тоже, конечно, иные. Однако основная мысль та же самая. Они хотят так определить христианство, чтобы оно разрешило проблемы этого мира, чтобы оно стало «актуальным», понятным современному «секулярному человеку», хотят использовать «секулярные» способы для достижения цели, поставленной другими. Но как же тогда быть с ответом Иисуса Пилату: Царство Мое не от мира сего; если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня (Ин. 18:36)? И как быть с демоническими силами, которые постоянно нас искушают (богаты ли мы или бедны, преследователи или преследуемые) властью, хлебом и легкими, «чудесными», т. е. утопическими, решениями?