Большинство дверей были открыты в коридор, все критиковали костюмы и примеряли их друг у друга.
Тедди остановился на пороге комнаты Филиппы; там были Джервэз, Каролина Эдвардс, ее муж, Филиппа, Разерскилн и Кит; все смеялись над Разерскилном, который не устоял перед соблазном воспользоваться просто купальным полотенцем и воображал себя шейхом.
Каролина Эдвардс чернила себе лицо, но ей удалось его только выпачкать.
— Алло всей компании! — сказал Тедди.
— Какой у вас костюм? Вы бездельничаете и пропадаете весь день.
— Увидите! — промолвил Тедди.
Он пошел дальше, думая попасть в свою комнату и забывая, что он ее прошел; из следующей открытой двери его приветствовал голос Леоноры:
— Тедди! Блудный сын! Наконец-то вы изволили вернуться домой! Где это вы пропадали?
Она курила, лежа на кушетке у огня; горничная что-то шила на ней.
— Идите сюда, — поманила она, похлопывая рукой по кушетке. — Садитесь в это кресло, оно удивительно удобное, и рассказывайте все новости. Кем вы костюмируетесь?
— Секрет, — заявил Тедди.
— От меня?
— От всех.
— Тедди!..
Он наклонил голову.
— Нет, ниже. Я хочу сказать вам на ухо.
Он наклонился еще ниже, и запах духов, которыми душилась Леонора, обдал его; а затем послышался ее голос, звучавший нежно и немного шутливо:
— Глупый! Но только — я люблю тебя!
— Агнеса, вы можете идти, — обратилась она к горничной.
Дверь осталась открытой. Комнату озарял мерцающий свет камина.
Леонора заговорила, играя перстнем Тедди, снимая и надевая его ему снова на палец:
— Знаешь ли, что я чувствую себя нехорошо с тех пор, как сказала тебе? Тедди, я хотела бы, чтобы ты был вполне откровенен со мной; и я буду откровенна…
И она взглянула из-под ресниц на его детский рот и красивое, молодое, озабоченное лицо.
— Тедди, если ты хочешь пойти на попятный, то ты можешь. Ты такой еще ребенок; я ведь на пять лет старше и… — (Тедди даже в такую минуту не мог удержаться, чтобы не добавить мысленно: «и все остальное!..»-) — и мне кажется, что это не совсем честно с моей стороны… Мне будет хорошо, но… будь чистосердечен и скажи, если бы ты хотел бросить меня… Это разобьет мое сердце, но все же я предпочла бы это, чем заставить тебя страдать…
Что мог он сказать? Что мог бы ответить всякий другой мужчина? Он схватил и задержал ее руку:
— Как можешь ты спрашивать?
Но, даже приняв отчаянное решение быть на высоте того, что он считал необходимым по кодексу чести, он не мог заставить себя произнести в ответ: «Конечно, я женюсь на тебе».
Несмотря на все стремление поступить честно и вести себя молодцом в этом несчастном деле, он все же не в силах был сказать эту ложь, которая шла вразрез с его совестью.