Порой Милена казалась мне незнакомым городом, в который я, одинокий путешественник, никак не могу попасть, а все блуждаю по пригородам — уже вижу звонницы центра, слышу веселый гул праздничной толпы, но переулок Кривоколенный вновь ведет меня в обход, по заколдованным окрестностям.
* * *
— Слушай, а что если мы сегодня пойдем в кино?
— Так я практически готова, — сказала Милена. — Причесаться, переодеться — две минуты.
— Чтобы было быстрее, помоги мне, пожалуйста, — попросил я, глянув на часы. — Я пока пойду бриться, а ты обзвони актеров по этому списку. Вот видишь — фамилия, имя, телефон, а напротив — время репетиции. Сообщи каждому. Ладно?
— Ага, — сказала Милена.
Я закончил бриться, вышел из ванной и замер в коридорчике. Из комнаты доносился мужской голос, тенорок, причем явно принадлежавший кавказцу. Тотчас я определил — азербайджанцу. Это были только азербайджанцам свойственные привычка гулять по октавам и придыхание, когда в некоторых местах фразы легкие избыточно выдувают воздух. Откуда в квартире взялся азер? Я забыл закрыть входную дверь? Или Милена впустила?
Еще два шага, и я вновь остановился, а точнее — остолбенел.
—...дарагой, паслушай виниматэлно, да? Я зиваню па паручению Виталый Канстантынович, да. Он пирасил перидать, дарагой...
Это была Милена, она разговаривала по телефону... мужским голосом!
Час от часу не легче. Скучать мне она не дает.
Незамеченный, я подождал, прислонившись к стенке, пока она окончила беседу («да, ви три часа тибе будит жидать ассистэнтк у вихода, она тибе праведет через пираходную...»)
— Это кито тибе училь так гаварит, да? — поинтересовался я, когда она положила трубку.
Милена испуганно вскрикнула и сказала уже своим голосом:
— Ну, это... Извини, пожалуйста... Ну, я просто так... прикалывалась...
— Та-ак, — констатировал я, обходя вокруг нее. — Значит, у тебя актерский дар... Как же я раньше не догадался, вот олух. И давно это у тебя?
— Что?
— Ну, умение говорить разными голосами.
— С детства, — просто ответила Милена. — Но я обычно это никому не показывала, стеснялась.
— Угу. А как ты еще можешь?
— Ну, вот... давай ты отвернешься...
Я стоял лицом к окну, когда сзади раздался жалобный детский голосок со смешными перерывчиками на срочный добор воздуха иногда прямо посреди слова:
— Папочка, ты обещал повести меня в зоопарк... Говорил, что покажешь жирафу, и слона и этих... попугайчиков... А теперь ты все занят и занят... А когда ты меня сводишь в зоопарк, папка? Ну, пож-жалуйста!
Меня всего начало трясти. Я сжал зубы что есть мочи.
Это было выше моих сил. Это был голос моей покойной дочери. Самое жуткое заключалось в том, что такой разговор действительно имел место. Я опрометчиво пообещал дочке, после чего началась вдруг запарка на работе, пришлось снимать без выходных — днем съемки, вечером репетиции, а потом было поздно: белое лицо дочери в маленьком гробу, засыпанном цветами (с тех пор цветов я не мог видеть, но только сорванных, неживых), я уже никогда не смогу сдержать свое обещание, никогда не свожу ее в зоопарк.