— Что же ты тут собираешься делать?
— Разные дела могут быть.
— Какие и с кем?
— С людьми, конечно. На дорогах видно только тех, кто уходит.
— Убить тебя могут, — глухо сказал Андрей.
— А тебя, сынок, не могут? — Тимофей Тимофеевич побледнел.
Храпел за печкой Петр. В раскрытые окна потянуло холодком близкого рассвета. Прислушиваясь, Прасковья терялась, кто говорит: отец или сын? Оба басили, а когда понижали голос, слов одного нельзя было отделить от слов другого.
Оправдывался теперь Андрей, в голосе его слышались неуверенные нотки, а Тимофей Тимофеевич наступал:
— Сейчас вы на Волгу, а потом куда? В Уральские горы? В Сибирь?
— Приказ, отец.
— А если вам и за Волгу прикажут отступить?
— Такого приказа не может быть.
«Пристал старый черт к человеку». Прасковья шумно поворачивалась на другой бок.
На столе чадила лампа.
— Я-то тебя понимаю, Андрей, а вот ты меня не можешь понять, — сказал Тимофей Тимофеевич, вставая и задувая лампу. — Ложись, позорюй еще. А я пока вашу обувь погляжу.
Андрей разделся, лег рядом с Петром на кровать. Петр спал, положив под правую щеку ладонь.
Сон бежал от Андрея. На острове уже пробуждались грачи. Сквозь их бормотанье Андрей услыхал далекие тупые удары. Прислушиваясь, потряс Петра за плечо.
Тот открыл затуманенные глаза.
— Идти надо, — тихо сказал Андрей, свешивая с кровати ноги.
Беззвучно ступая мимо забывшейся предрассветным сном Прасковьи, они вышли на крыльцо. Тимофей Тимофеевич, сидя на ступеньке, шаркал рашпилем в сапоге Петра.
— Уже? — Он испуганно поднял голову.
— Пора, — скупо ответил Андрей.
— А я хотел вам на обувку латочки… — Тимофей Тимофеевич суетливо зашарил вокруг себя руками. Глаза его бегали по их лицам. — А я латочки хотел…
16
— Теперь наши уже далеко, — сказал Петр, когда они поднялись на бугор.
Андрей оглянулся в последний раз на хутор.
В степи, вчера еще наполненной шумом и движением, было совсем тихо. На лентах дорог, нырявших в желтых волнах пшеницы, маячили только редкие точки. Окутываясь пылью, пробегала машина, вскачь проносилась подвода. Почти бегом проходили на восток одинокие пешеходы. Но среди них почти уже не встречалось военных.
К вечеру еще больше обезлюдела степь. Темнота озарялась огнями разгоравшихся по правобережью пожаров.
— Теперь уже и все переправы развели, — сказал Петр. Андрей покачал головой.
— У Константиновской еще должен ходить паром.
— Надо было тебе попросить отца, чтобы перевез нас на лодке.
— А если рота еще на этом берегу? — спросил Андрей.
Чем выше уходили они берегом Дона, тем реже вступали в разговор друг с другом. Разувшись, всю ночь шли, не отдыхая.