В половине десятого Антуан уходил в издательство, и она оставалась одна. Жизнь словно замирала, и у нее даже не было сил заставить себя спуститься вниз и выпить чашку чая в кафе. Она брала одну из книг, что в множестве валялось по всей комнате, и начинала читать. Большие настенные часы, которые когда-то заставили ее так страдать, били каждые полчаса. Но теперь она обожала этот звон. Порой она даже откладывала книгу и слушала, как они бьют. В эти минуты у нее на лице блуждала мягкая улыбка, словно она вспоминала детство. Антуан всегда звонил между одиннадцатью и половиной двенадцатого. Иногда он подолгу разговаривал с ней, а иногда бросал что-то отрывочное, как человек, у которого забот по горло. В последнем случае она старалась быть серьезной, хотя внутри ее разбирал смех: ведь она знала, что Антуан рассеян и ленив. Но она была как раз на той стадии любви, когда любишь не только то, что есть на самом деле, но и то, чем хочет казаться твой возлюбленный. Его надуманные роли были дороги ей также, как и реальность. В полдень они встречались в бассейне на площади Согласия, потом, сидя на солнце, съедали по сандвичу. Потом он возвращался на работу, если, конечно, солнце и ее тело ни возбуждало его настолько, что они мчались домой и предавались любви. Тогда он опаздывал в издательство. Люсиль же отправлялась гулять по Парижу. Она встречала знакомых, пила томатный сок на террасах кафе. У нее был такой счастливый вид, что люди охотно заговаривали с ней. По вечерам они ходили в кино, гуляли, заходили в бары, где она учила его танцевать.
В конце июля, неподалеку от «Флоры», они случайно повстречали Джонни. Тот как раз вернулся из Монте-Карло, где провел утомительный уик-энд. Но вернулся не один, а с курчавым молодым человеком по имени Бруно. Джонни сказал, что рад видеть их такими счастливыми и спросил, почему они не поженятся. Это мысль развеселила их, и они долго смеялись, а потом ответили, что не принадлежат к тем людям, которые задумываются о будущем и вообще, женитьба — это предрассудок. Джонни согласился и посмеялся за компанию, но когда они ушли, прошептал: «Как жаль». Тон, каким были произнесены эти слова, заинтриговал Бруно. На его вопросы Джонни ничего не ответил и стал таким грустным, каким курчавый молодой человек прежде его никогда не видел. И лишь позже, словно очнувшись, Джонни сказал: «Ты все равно не поймешь… Просто все слишком поздно».
Наступил август. У Антуана начался отпуск, но не было и речи отправиться куда-нибудь. На путешествие не было денег. Август выдался очень жарким и душным. Временами проходила сильная, но короткая гроза, после которой задыхавшиеся от пыли парижские улицы словно возрождались к жизни. Практически три недели Люсиль провела, лежа на кровати в домашнем халате. В эти дни ее гардероб состоял из купальных костюмов и фланелевых брюк, времен ее поездок с Шарлем в Монтэ-Карло. Купить же себе что-нибудь новое она не могла. Она много читала, курила, спускалась в магазин за помидорами к завтраку, занималась любовью с Антуаном. Гроза очень пугала ее, и в минуты, когда гром раскалывал небо, она в страхе прижималась к Антуану. Он растроганно гладил ее по голове и в научных терминах объяснял ей, откуда возникает гроза. Но она лишь наполовину верила в эти истории. «Моя дикарка», — растроганно шептал он. Необычайная лень Люсиль, ее удивительная способность ничего не делать, ни о чем не задумываться, что ей так мало надо для того, чтобы быть счастливой, довольствоваться пустынными, похожими один на другой днями, казалась ему удивительной и одновременно ужасной. Антуан знал, что она любит его и потому не скучает с ним, как и он с ней. Только подобный образ жизни был естественным для Люсиль, тогда как для него он был рожден страстью. Порой ему казалось, что рядом с ним живет безмозглый зверек, растение. Тогда он забирался под простыни, прижимался к ней и занимался любовью до тех пор, пока вот таким естественным образом не убеждался, что перед ним самая обыкновенная женщина.