Она работала в газете всего пятнадцать дней, а ей казалось, что минули годы. Архив был большой серой комнатой, загроможденной письменными столами и полками. Единственное его окно выходило на узкую улочку. Люсиль работала в паре с молодой, очень любезной и деловой женщиной по имени Марианна. Марианна была на третьем месяце беременности и с одинаковой нежностью говорила о своем будущем ребенке и еженедельнике. Почему-то она была уверена, что родится мальчик и поэтому все время повторяла: «У него будет большое будущее», а Люсиль никак не могла понять, идет речь о ребенке или их издании. Они вместе делали вырезки из газет, собирали подборки по Индии, пенициллину, Гарри Куперу и бог знает еще чему. Выдавали досье сотрудникам, потом получали их назад в таком жутком виде, что приходилось все подшивать заново. Но больше всего Люсиль раздражало, что все нужно было делать срочно, немедленно, незамедлительно… этот ненавистный ей дух деловитости.
На восьмой день состоялось собрание сотрудников. Это было настоящим совещанием в улье, где пчелы пережевывали надоевшие всем прописные истины. В течение двух часов Люсиль ошалело наблюдала человеческую комедию подхалимства, самодовольства, лживой серьезности. Вечером она нарисовала Антуану эпическую картину этого собрания. Антуан долго смеялся, а потом сказал, что она все преувеличивает и видит в черном цвете. Люсиль таяла на глазах. Ей было так тоскливо, что во время обеда у нее даже не хватало сил доесть свой сандвич. В столовой она появилась лишь один раз: с нее хватило. Поэтому обедала она в соседнем кафе. За столом она обычно читала какой-нибудь роман. В полседьмого, а иногда и в восемь (милая Люсиль, мне очень жаль, но послезавтра у нас выпуск) она делала безнадежную попытку поймать такси и в конце концов понуро спускалась в метро. Ехала она обычно стоя, потому что считала ниже своего достоинства бороться за сидячее место. Она смотрела на усталые лица озабоченных людей, и в ней поднималось чувство протеста, причем не столько за себя, сколько за них. Ей казалось, что она живет в кошмарном сне и вот-вот проснется. Но дома, дома ее ждал Антуан. Он заключал ее в свои объятия, и тогда она оживала.
В тот день она просто не выдержала. Она пришла в час дня в кафе и заказала к изумлению официанта коктейль, потом второй. За две недели она ни разу не заказала спиртного. Полистав взятую с собой папку, она зевнула и закрыла ее. Ей дали понять, что она может написать пару строчек на эту тему, и, если заметка окажется удачной, то ее напечатают. Но не было и речи, чтобы сделать это сегодня. Не было и речи, чтобы вернуться в серый и пыльный архив и играть там роль деловой женщины перед остальными дрянными актерами. Дрянные роли в дрянной пьесе. Но если Антуан был прав, и пьеса эта была нужной и полезной, то плохой оказалась отведенная ей роль. А может быть, роль просто написана не для нее. Но Антуан все равно неправ. Она это знала теперь точно. Иногда алкоголь прочищает мозги, и начинаешь все понимать. Сколько раз она придумывала тысячи мелких обманов, чтобы убедить себя, что счастлива. Но нет, она несчастна, и это так грустно. Ей стало так жалко себя, что она заказала еще один коктейль. Официант озабоченно спросил ее: «Что-нибудь не так?» «Все», — ответила она мрачно. Тогда он посоветовал ей съесть хоть сегодня свой сандвич до конца. А то она кончит туберкулезом, как его кузен. Вот уже полгода тот не вылезал из туберкулезного санатория в горах. Он заметил, что она не ест, значит, он волновался за нее, беспокоился. Значит, кто-то еще любит ее. Алкоголь не только прояснил мозги, но и сделал ее сентиментальной. На глазах навернулись слезы. Люсиль открыла книгу Фолкнера, которую с утра взяла у Антуана, и сразу же попала на монолог Гарри.