Илья согрелся, ему даже стало жарко. Он говорил, глядя в каменное лицо вождя, громко, уверенно, с интонацией превосходства.
— Не запрещать, а разрешать! Можно все! Не расстреливать попов, платя за это по сто тысяч рублей, и не бороться с церковью «чисто идейно», а кормить чернорясников, набивать их утробы и строить, строить эти чертовы храмы на последние народные деньги — из хрусталя, из золота, из чего угодно, — до тех пор, пока их не возненавидят. И вот они уже все наши, все, все сразу! И не туда я должен был бросать ту дурацкую игрушечную взрывчатку, — Илья махнул рукой в сторону храма, — а сюда! — Он ткнул пальцем в Ленина. — И не муляж, конечно, а настоящую, до килограмма в эквиваленте, ха-ха, между ног подвязать… Чтобы как рвануло! Вдребезги! Чтобы были руины и пепелища! И тогда они все придут к тебе, потому что они любят руины и пепелища…
Услышав тугой хлопок за своей спиной, Илья обернулся и увидел поднявшееся над хрустальным храмом быстро исчезнувшее в темноте розоватое облачко. Составляющие стены храма хрустальные пластины стали падать на асфальт и разлетаться на мелкие осколки. И еще Илья увидел, что, лишенный опоры, золоченый хрустальный крест завис на мгновение в воздухе — маковки под ним уже не было — и пропал внизу…
Илья засмеялся, не веря своим глазам, и повернул туда, где это происходило, но тугая и теплая, чем-то сладким пахнущая взрывная волна заставила остановиться, попятиться и побежать назад… Только два раза он обернулся на бегу и в первый раз увидел там белый дым, а во второй — желтое пламя. Илья улыбнулся и словно в рожок загудел, предупреждая о своем беге:
Ту-у-ду-ду-ду-ду… Он бежал по слепому, немому, глухому Придонску неспешно, но быстро — держа спину прямо и вздернув подбородок, равномерно работая ногами и согнутыми в локтях руками, — гордо бежал, гордо и счастливо: быть может, так бежал тот первый марафонец, несущий свое радостное известие; Илья тоже теперь что-то такое знал — благая весть переполняла его душу, питала его силы.
2
Анджела Дэвис вздрогнула и открыла глаза.
— Чего ты? — спросил Ким.
— Приснилось чего-то… — ответила она.
— Спи…
— Я уже поспала.
Анджела Дэвис подняла на Кима глаза и улыбнулась. Голова ее покоилась на его голом плече, они лежали в ее комнате на ее диван-кровати, тесно прижавшись друг к дружке под одеялом.
— А ты спал? — спросила Анджела Дэвис.
— Нет. — Ким ответил так, что ей даже стало немного стыдно за свой вопрос. Он не спал, потому что не имел права спать тогда, когда спит она. На лице Кима лежала печать высокой мужской ответственности, он готов был прямо сейчас взвалить на себя бремя супружеской жизни и нести его без передышки весь бесконечно долгий путь. Собственно, он нес уже это бремя, поэтому и не позволил себе заснуть.