«Вот кастрюлька! и еще кастрюлька! и еще вот эта йеллоу кастрюлька! Тут патейтоуз энд палчури, тут райс, а тут веджитэблз энд спайси саус!..»
«Поставь как-нибудь все в мешок».
«Оф корс… Кэн ай си ю эназэ дэй? Уил ю кам хир эгейн?»
«Honestly, I am not crazy about coming here. I mean… No offense, but… We can meet somewhere else, some time, why not?»
«Когда? когда? когда?..»
«Some day… А знаешь, ты — второй египтянин, которого я встретила в своей жизни…»
«О найс!.. А кто был зе ферст? Ты его встречать в Нью-Йорк?»
«Нет».
«А где?»
«В Эрмитаже».
«А где это?»
«Далеко… В Африке…»
«А что он там делал?»
«Кто?..»
«Зе ферст иджипшен».
«Он там работал…»
«О найс! Как я? В кафе?»
«Примерно… В основном, в саркофаге лежал… Без единого выходного. Последние пять тысяч лет…»
«Сорри?»
«Он там мумией фараона работал…»
«О найс!..»
Странная они парочка.
Он: в левой руке мешок, из него выпирает кастрюля, что стоит, видимо, на двух нижних. Ее крышка скреплена с упомянутой пирамидой белой, довольно толстой бельевой веревкой. Правой рукой он, с видом хоть временного, а все-таки владельца крупнейшего в мире бриллианта, держит под локоть спутницу.
Она: рука, одолженная в локте спутнику, ближе к кисти по-прежнему живет собственной, то есть отдельной жизнью. В длинных пальцах, чуть на отлете, изящно дымится тонкая, кофейного цвета, сигаретка. На правом плече висит довольно тяжелая — не привыкать — сумка, очень родственная торбе эмигрантов первой волны. Как там? «Сквозь та-т б а-та та-т б а денек / У него сундук, у нее мешок. / По паркету парижских луж / Ковыляют жена и муж. / Я за ними долго шагал, / И пришли они на вокзал…» Так, что ли?..
Несуразная парочка. Этим она привлекает внимание двух полицейских. Подозрительно ослепительная спутница для такого малого… Как если бы он ехал себе в «кадиллаке» цвета mauve…
А вот и неправда. Всякий имеет то, что имеет. Ошибок нет. И правильно копы сделали, что прошли мимо…
Ошибок нет… Взгляните, как странно подходит к этой сцене мертвый неон реклам, разнузданный яд их вампирствующих палитр! Как точен и не случаен сейчас этот одноразовый рай витрин, неприступный рай, полный дешевых — всегда, по сути, дешевых и жалких — тряпок… Жизнь как главный предмет затянувшегося торга. Какой абсурд — платить непосильную цену за вещь, которая, в общем-то, не нужна!..
По До-ону гуля-ает, по До-ону гуля-ает,
По До-ону гуля-ает казак мо-ло-до-о-ой!!
О-ой!.. О-о-ой!.. Казак мо-ло-дой…
Голос у художницы не слабый. Да и рот не маленький. А разверзает она его — ух широко! Ну и орет на всю Johnson Street…