«Оно и лучше, если завтра тебя при Вельяминове не будет. Все мне легче».
Петруша присел к столу весьма успокоенный...
…По дороге домой Шерстов вдруг резко развернул коня.
- Здесь Матвей-отшельник неподалеку спасается, навестим святого старца, - сказал, спешиваясь, своим подручным. – Чурчила, коней сторожи, Ерема – веди за собой этого монаха, а ты иди сюда, голубушка.
Он за косу потянул снятую Еремой с лошади Ксению, руки которой были крепко связаны за спиной, и вдруг тихо вскрикнул.
- Что это? Кусаться?! Ох, и змею на груди пригрел! Ну ничего, сейчас решим, что делать с вами, святой человек рассудит!
Матвей-отшельник жил в непролазной глуши, в убогой низенькой избенке, утонувшей в зарослях крапивы и бурьяна. Местечко, лысевшее вокруг жилища, окружали с трех сторон огромные ели. С четвертой темнел обрыв. Крестясь двумя перстами, шепча на выдохе молитву, Семен аккуратно приотворил никогда не запирающуюся дверь на одной петельке. Глаза его были полузакрыты. За ним в избенку втолкнули Ксению, потом Митю, потом и Ерема зашел с постоянными поясными поклонами. В обиталище отшельника было темно и голо.
Земные поклоны отбивал не ждавший их хозяин, и замер Шерстов, зная, что от сего дела святого человека отвлекать ну никак нельзя. Даже не взглянул в их сторону Матвей. Ксения, на чьем плече лежала железная длань ее двоюродного дяди, угрюмо глядела в пол, уже не делая попыток сопротивляться. Митя про себя молился. Шерстов, видимо, делал по-своему то же самое, по крайней мере, его сухое мрачное лицо приобрело сурово-благочестивое выражение.
Поклоны отшельника продолжались довольно долго. Сделав положенное количество, он встал, еще несколько минут что-то бубнил, затем наконец обернулся к гостям.
- На суд твой привел, честный отче! – после приветствий объявил Семен, широким жестом указывая на Ксению и Митю. – Совсем заплутала Ксенька моя, да и вот... С монахом из никониан бежала сегодня. Благо вовремя хватился...
- Нечестивцы, - прогудел Матвей-отшельник. Страшен был его вид с всклокоченными седыми волосами, с красными, воспаленными от вечного бодрствования глазами под тяжелыми веками, глазами, ничего не выражавшими кроме бесконечной усталости, воюющей с безграничным упрямством, и злости на весь белый свет.
«Праведник под стать Шерстову», - подумал Митя. И отпрянул, когда Матвей старым коршуном налетел на него:
- Собака! Сатана! Одеяние на тебе бесовское... Что ты сделал, антихрист?!
- Не антихрист я! – Митю, наконец, прорвало, равнодушие испарилось, дав место негодованию. Никогда еще кроткий, безответный «монашек» ни на кого так не сердился, и не подозревал, что может так... Так ведь и антихристом его еще никто не называл!