– Сэр Глатц, – сказал Ханс почти вежливо.
И палач обернулся, улыбнулся, поднял руку и гордо указал на свою гекатомбу.
– Знаете, – сказал Ханс, – я ведь тоже еврей.
Во взгляде Глатца вспыхнуло безумие, и он отреагировал так быстро, что Ханс попал первым почти случайно. Тот умер без жалоб, как настоящий эсэсовец.
Скромное осеннее солнце озаряло Англию, постепенно удлиняя на все еще ярко-зеленом газоне массивную и торжественную тень башен Фаунтлерой-кастла. Теперь многочисленные посетители замка, разбившись на говорливые группы, направлялись под бдительным, но усталым взглядом смотрителей к потайному ходу. Было уже около шести часов вечера, и замку вскоре предстояло закрыться для этих докучливых гостей. Только одна маленькая группка еще пробегала рысью по большому коридору второго этажа. Экскурсовод, обеспокоенный и смущенный, как и всякий раз, когда хозяева, «их милости», пребывали в своем жилище, спешил, а потому не заметил, что юный ловкач Артур Скотфилд спрятался за какими-то доспехами.
Лицо этого худощавого рыжего молодого человека было приветливым и веселым, и он с похвальной элегантностью носил свою более чем потертую одежду. Теперь, слегка отдуваясь за своим прикрытием, Артур поздравлял себя с тем, что маленькое полотно Франса Хальса и точно оказалось здесь, как раз на том месте, которое ему указали: в конце коридора, напротив большой, обрамленной лепниной двери. Позже, когда стемнеет, достаточно вернуться назад, снять его и улизнуть с добычей через какую-нибудь дверь. Ему казалось, что он отмахал по этому проклятому замку несколько километров, и он недоумевал, что за буйнопомешанные еще могли здесь обитать.
Лорд Фаунтлерой в третий раз раскурил свою сигару. Его обычно кирпично-красное лицо побагровело, и жена лорда, неизменно красивая Фэй Фаунтлерой, бросила на мужа наполовину обеспокоенный, наполовину ироничный взгляд. Этот ужин был нескончаем, и Байрон, их гость, в общем-то напрасно приехал вот так, накануне охоты. Страсть к ней отнюдь не извиняла столь неуместное присутствие, даже более чем неуместное, учитывая ужасное настроение бедняги Джеффри, в которое его повергла ревность. Лорд Фаунтлерой всегда – и часто не без оснований – ревновал свою супругу; и даже теперь, когда она бодро перешагнула за сорок лет, а то и за все пятьдесят, как утверждали ее лучшие подруги, он не мог удержаться и пучил налитые кровью глаза, стоило любому мало-мальски красивому мужчине покрутиться около его жены. Когда он свирепо раздавил в пепельнице свою сигару, Байрон, предчувствуя опасность, распрямил свой длинный шотландский костяк и кашлянул.