Она выдавала себя за вдову, но не собиралась притворяться менее заинтересованной, чем на самом деле.
Он встал на колени рядом с ней, но вместо того, чтобы наброситься на неё, как она ожидала, он обхватил её лицо руками.
— Ты выйдешь за этого своего почтенного бюргера в течение двух недель, слышишь? — проговорил Керр яростно.
Эмма кивнула, не отводя от него глаз, изумляясь, как любовь может возникнуть и взять тебя за горло так жестоко, что никогда не отпустит. Эти миндалевидные глаза, эта прядь волос на лбу, эти худые щёки…
— Я выйду, — прошептала она. А в своём сердце добавила: я выйду за тебя в течение двух недель.
— Хорошо, — сказал Гил так, словно они уладили что-то. — В таком случае, я сдаюсь. Я окажу тебе эту услугу. Прости, что я тебя забыл, что я напивался в Париже, что я…
Эмма не слушала. Его рука была у неё на ягодицах, и он развёл ей ноги в стороны и затем… И затем он вошёл в неё.
Было больно и не больно.
Её кровь пела и грохотала одновременно.
Даже с закрытыми глазами она чувствовала, что видит каждой порой.
Он двинулся дальше, и это вызвало тот хриплый звук у него в горле, разве что, возможно, это Эмма его издала, и после этого он не двигался больше, так что она послушалась своего тела и выгнулась ему навстречу, тренируя его, обучая его, делая его близким, заботливым и своим.
Он был хорошим учеником, как для англичанина.
Разумеется, она француженка, а французские женщины самые лучшие ученицы из всех.
Они вышли через парадный вход. Гил оставил незажжённый фонарь Джереми там, где тот сможет найти его утром. Говорить им обоим не хотелось. Горло Эммы что-то сжимало: слёзы? Она редко плакала и только по серьёзным причинам, так что вряд ли. Если подумать, в последний раз она по-настоящему плакала на похоронах своей матери.
Её усыпанное драгоценностями елизаветинское платье теперь казалось несвежим и невыносимо тяжёлым. Она не могла дождаться, когда войдёт в свою комнату в «Грийоне», повалится на кровать и очень постарается не думать об этом вечере.
Она выиграла. Её отец держит кольцо Гила в надёжном месте, а она выполнила свою часть работы, всё кончено.
Гил был воплощением сдержанности, усаживая Эмму в карету так, словно она сделана из стекла. Там он попрощался с нею, нежным маленьким прощальным прикосновением губ.
— Надеюсь, — сказал он, — Вы считаете мой долг оплаченным, мадам Эмили.
Что она могла ответить? Что на выплату долга, который он навлёк сейчас на себя, потребуется целая жизнь?
— Конечно, — ответила она и сама поцеловала его, — Вы свободны и чисты, милорд.