— Я прошу прощения. Я и впрямь чрезмерно о себе возомнил. — Недоумевая, почему так болит сердце, в то время как задета только гордость, только мужское самолюбие, Адам шагнул назад. — Я не стану докучать тебе своим обществом, обещаю. Прими от меня хотя бы это. — Коротко поклонившись, он вышел из каюты.
Жюли долго глядела на дверь, за которой он скрылся, не сознавая, что слезы потоком хлынули из глаз и струятся по щекам. Затем снова прижалась лбом к иллюминатору, ища утешения у моря и неба.
Адам сдержал слово. Он вернулся в каюту поздно ночью, а ушел на рассвете. Виделись они только на людях — за едой, на прогулках по палубе. Во время стоянки судна вместе сходили на берег: корабль приставал в Анконе и Рагузе, прежде чем взять курс на Корфу. Разговаривали они друг с другом мало. Чаще вообще молчали.
Каждую ночь Жюли обещала себе, что заснет до его возвращения, а утром не проснется до тех пор, пока он не уйдет. Но ей не удавалось сомкнуть глаз до тех пор, пока с соседней кровати не доносилось ровное дыхание Адама.
Зачем они так мучают друг друга? — спрашивала себя юная княжна, тщетно призывая сон. Зачем игнорируют то, что упрямо росло и крепло на протяжении стольких месяцев? Жюли резко отбросила покрывала. Не задумываясь о последствиях, она накинула на плечи подбитый мехом халат и отправилась искать Адама.
Фонари потушили в одиннадцать, как обычно. Палуба казалась пустынной. Пассажиры мирно спали в каютах, вахтенные офицеры разошлись по своим постам. Адам стоял, облокотившись о поручень.
Жюли, должно быть, давно уснула, но ему не хотелось возвращаться в каюту, напоенную ароматом вербены. На протяжении скольких ночей он лежал, не смыкая глаз, мечтая о девушке, что спала на расстоянии вытянутой руки? Княжна Муромская подчинила себе не только его чувства. Адама завораживал ее характер, нежный и дерзкий, ее ум, ее храбрость и та волшебная, целительная сила, что сияла вокруг нее незримым ореолом.
Как бы все сложилось, если бы они встретились, не обремененные воспоминаниями прошлого? Они потянулись бы друг к другу — свободно и легко, не терзаясь виной, не преодолевая каменных завалов, что ныне загромождали путь, словно руины здания? Их судьбы сплелись бы, словно лозы на солнце? Каково это — вручить ей себя всего, без остатка? Приняла бы она этот дар?
Он предупредил Жюли, что ничего не может ей предложить. Что за горькая ирония! Никогда еще он не испытывал такой потребности дарить, уступать, преклоняться! Адам Батьяни шел по жизни, принимая обожание родных как должное, одерживая одну победу за другой: какая женщина могла устоять перед его обаянием и красноречием! Дорогие подарки и наслаждение — ничего больше красавицам и не было нужно! Откровенно говоря, Илона ничем не отличалась от прочих. Если бы не трагический финал… Теперь, в одиночестве, ощущая на щеке теплое дыхание южной ночи, Адам нашел в себе силы признать это.