Она поежилась, плотнее закуталась в телогрейку.
— А потом еще в детской комнате у нас в Марьиной роще девчонка одна была. Работала при милиции. Худенькая такая, лицом некрасивая, а глазища, ну, знаешь, просто смотреть невозможно: такие синие-синие. Что там — у Гали Чайки! Никакого сравнения нет! Тоже очень за меня переживала. Плакала даже… Она мне: «Машенька, Машенька…» А я… — Маша махнула рукой. — Уж какие я ей только словечки не выкладывала… А еще конвоир был. Это когда меня в наш лагерь везли. Я все похабные частушки орала, не знала, что от злости придумать. А он и говорит: «Какой у тебя голос, как у пташки-малиновки. Ты мне спой „То не ветер ветку клонит“. У меня, говорит, девушка умерла. На тебя похожа, и очень эту песню любила».
Маша замолчала.
— Ты спела?
— Нет, бригадир… — Маша словно вздрогнула, охватив руками плечи, и вся сжалась. — Не спела.
— Почему ты такая злая была? Что в твоей жизни случилось? Это ведь только от большой обиды можно такой злой стать.
— А ты, наверное, очень добренькая со скамьи подсудимых встала? Тогда ведь всех других зверями считаешь, а себя одну ангелочком. Все к тебе придираются.
Все несправедливы… Только у меня тогда не от этого злость и обида была. От другого…
— Так ведь следователь к тебе не придирался?
— А твой будто придирался? Говорю — еще до следователя я такой была. Ну, да не в том дело. О чем мы начали?
— О капитане.
Да, о капитане… Вот приехала я сюда, на этот самый лагпункт. Четыре года назад. В тридцать восьмом. Привели к нему в кабинет. Он еще слова не успел сказать, а я ему кричу: «Сажай, так твою и растак, в кондей! Все равно работать не буду, и не уговоришь! Знаю я эти твои пряники, наслышалась, какой ты мастер перевоспитывать! Да не на такую нарвался!» — и снова матерком. А он в этом лагере тогда еще первый год был. — Маша замолчала, оглянулась вокруг и, понизив голос до шепота, проговорила: — Слухи такие ходили, что его чуть не посадили. Поругался он там в Москве с каким-то большим начальником… Чуть, говорят, не с самим наркомом. Вроде даже из-за политики. Чего они там не поделили? Где-то, говорят, в другом месте работал, тоже в лагерях, а его сам нарком к себе вызвал. Представляешь — нарком! Ну, и что-то там у них получилось, они поругались. Может, конечно, и брешут, но говорили, что после этого его нарком посадить хотел, да раздумал и послал в наши лагеря, вроде как в наказание. Только слышишь, бригадир? Молчи про это… Не вздумай никого спрашивать… А то сама себе наживешь такие дела, что и не распутаешься. Еще срок добавочный схватишь, — совсем уже приглушенно закончила Маша.