Беспрерывно идет обсуждение прошедшего семнадцатого марта референдума о роспуске Союза советских социалистических республик. Вот уже эти слова пишутся с прописной.
Ввели карточки и талоны на продукты.
Телевидение начало работать без цензуры.
Распустили Варшавский договор и СЭВ – Совет экономической взаимопомощи.
Еще немного, и все вокруг – привычное, хоть и мерзкое – развалится.
К добру это или к худу?
Израильтяне не успевали осваивать информацию, которой Орман почти сбивал их с ног.
Особенно внимательным к деталям Орман был при посещении Брацлава и других мест начисто уничтоженного хасидизма, ибо обещал об этом детально рассказать Бергу.
Ехали через Новоград-Волынский, Житомир, истинно бывший «Жидомир», Бердичев. В сплошных, окружающих шоссе лесах таились лешие и вурдалаки. Нищая слепая земля впускала в себя под забытой аркой колхоза «Заря коммунизма». Выбегали к дороге памятники ложной патетики с мертвыми жестами солдат, рабочих и крестьян, тощие коровы провожали печальными взглядами единственный автобус делегации, ибо шоссе были пусты. Не было бензина. Водитель-то знал, на каком перекрестке стоит бензовоз, откуда просто шлангом накачиваешь бензин и платишь наличными.
Одни едва видимые дороги через лес привлекали внимание. По ним в прошлом ходили цадики из Житомира в Бердичев, из Аннаполя в Меджибож и Брацлав, из Чернобыля и Славуты в Умань, где могила рабби Нахмана. Сейчас, в огненном, красочно-гиблом закате эти дороги навевали страх своей пустотой и безмолвием.
Водитель был опытный, уже возил израильтян. Показал братские могилы расстрелянных евреев, забытые кладбища, где печальные глаза израильтян оживлялись при виде букв родного их языка на разбитых плитах могил.
Это удивительное пространство магии, мистики, заклинателей, колдунов, леших и ведьм было лишено сознания, словно злой рок бессмысленного прозябания опустился пленкой лозунгов, криков, затыканием ртов, страхом – на эти земли. И обломки плит с ивритскими письменами – непонятные, чуждые до глумления, посещались лишь пастухами да алкоголиками. Коровий помет был единственным признаком жизни на этих непотопляемых кладбищах.
Жутко огромный месяц в небе внезапно затягивался тучами. Дождь хлестал по окнам автобуса, навевая тоску. Ощущение мистики Полесья, погружающей в депрессию, не давало покоя. Дождь наводил на память мысль о радиации Чернобыля.
Чернобылье – черная трава, черная быль.
Ощущалась спрессованность отошедшей еврейской истории, полной страха, тревоги, периодических погромов.
Запахи не давали покоя. Земля была зелена, пространства чаровали, мифы пахли кровью.