Но Подбельского за дверью Паша не увидел. Сидела секретарша, по Паше скользнула взглядом и тут же потеряла к нему интерес. Провожатый следующую дверь открыл, и опять Подбельского не было, трое крепких парней, охрана, скучали в креслах. Паша напрягся отчего-то, проходя мимо них, и вдруг провожатый дверь перед ним открыл, а за ней – огромный, как спортзал, кабинет, ковры на полу, опущенные жалюзи на окнах, и в самом конце кабинета, за большим черным столом, – сам Подбельский. Он навстречу гостю не встал, показал на длинный ряд стульев напротив:
– Присаживайтесь, – и какие-то бумаги в сторону отодвинул, демонстрируя внимание к посетителю.
Паша на предложенный стул опустился, кончики пальцев у него подрагивали от напряжения, и он руки в кулаки сжал, чтобы это заметно не было. Его провожатый из кабинета не ушел, но и не сел, а стоял в метре от Паши, как сторожевой пес.
Да он и был, наверное, псом из той своры охранников и службу здесь нес, похлебку хозяйскую отрабатывая.
– Звать как? – спросил Подбельский.
На его столе светилась лампа, освещая нижнюю часть лица, и опять Паша этот подбородок глянцевый увидел.
– Барсуков Павел.
– Значит, в грузчиках ты у нас числишься.
– Не у вас, – поправил Паша. – По другому ведомству.
– Не у нас, действительно, – поправился с усмешкой Подбельский. – Но все равно грузчиком.
– Да.
– Жена есть?
– Нет.
– Родители?
– Они у меня в Костроме живут.
– А тебя чего так далеко занесло от Костромы? – удивился Подбельский.
– Получилось так.
– "Получилось так" – это нехороший ответ, – скорчил гримасу Подбельский. – Тебя ветром носит, что ли? Жизнь крутит как хочет?
– Почему же? – не согласился Паша, напрягаясь.
– Барахтаешься, значит.
– А?
– Ну, борешься с ветром этим, да? Не даешь жизни крутить тобой как попало?
– Да, – согласился Паша степенно.
– И потому грузчиком работаешь, – сказал Подбельский с серьезным видом.
Ах, как он его срезал! Паша побагровел и кулаки еще крепче сжал. Нельзя, нельзя расслабляться, общаясь с этим человеком! Он хитро разговор строит, просто говорит и вроде как с пониманием и сочувствием относится, а едва ты замякнешь, расслабишься, он тут же тебя носом в грязь, показывает, кто ты есть такой на самом деле.
Обида, почти детская, на Пашином лице проявилась, и Подбельский это заметил, усмехнулся, но не торжествующе, для него это обычное дело было, и Пашу на колени ставить он не собирался, так просто уколол по привычке, чтобы место свое знал.
– Чем заниматься хотел бы? – спросил почти примирительно.
Но Паша теперь как еж был, сказал с угрюмым видом: