Другой проблемой стала математика. Снова я не могла идти в ногу с классом. Как только я начинала что-то понимать, учитель уже переходил к другой теме.
Математику у нас преподавал мистер Браун — англичанин до мозга костей, помешанный на аккуратности, Он заставлял нас выписывать уравнения пером и снижал отметку за малейшее чернильное пятнышко. Ломать голову над зубодробительными иксами-игреками и одновременно следить за аккуратностью письма — это было выше моих сил. Как я ни мучилась, вся моя тетрадь была в чернильных пятнах. А самое обидное — стоило мне начать что-то понимать, как мистер Браун переходил к следующей главе.
Лучше всего я успевала по чтению. Мама занималась со мной каждый день после школы. Благодаря ей я читала даже лучше своих одноклассников. Она использовала два полезных приема: во-первых, заставляла меня читать вслух и при этом громко, отчетливо произносить слова; а во-вторых, после занятий поила меня, «как взрослую», чаем. Теперь-то я понимаю, что мама наливала мне просто горячую лимонную воду, в которую добавляла ароматизатор с запахом чая, но для меня в то время это был восхитительно настоящий чай, какой пьют только большие и умные. Так мама не только помогала мне в учебе, но и повышала мою самооценку.
Единственным любимым предметом, ради которого стоило терпеть все остальные, было для меня художественное творчество — рисование или склеивание поделок из картона. С раннего детства я обожала что-то делать своими руками. В то время концепция двух типов мышления — линейного последовательного левополушарного и глобального художественного правополушарного, охватывающего картину в целом, — еще не привилась в педагогике. Думаю, если бы в нашей школе больше внимания уделялось художественному творчеству, учиться мне было бы гораздо легче и интересней.
Помню, как в четвертом классе нам с Эленор Гриффин разрешили первыми перейти к изготовлению поделок из дерева. С какой радостью я шла на эти уроки, как гордилась своими первыми творениями — моделями корабля и сеялки! Но скоро мы вернулись в кулинарный класс, и я снова из первой превратилась в последнюю.
Для учительницы французского я была сущим наказанием. В конце концов она от меня отказалась — после того, как я сказала ей на уроке: «Mademoselle Jolee, ferme la bouche»[5] («Мисс Жюли, закрой рот»). Эта же дама вела у нас уроки шитья и не могла взять в толк, почему на этих занятиях ее худшая ученица ведет себя отлично. Объяснялось это просто: на уроках шитья я ощущала себя творцом (особенно удавалось мне вышивание).