— Тогда я тебя не понимаю. В чем проблема?
— С матерью плохо. Когда меня сажали, Сергей Львович был обычным служащим. Про него говорили, что он — мужик с головой, своего не упустит. Я мало во все вникала, жила своей жизнью. Он в матери души не чаял. Когда в компанию попала, пытался меня воспитывать, да что толку! Вот тогда у меня с ним отношения действительно плохие были. Он просил: мать, говорил, пожалей, смотри, что ты с ней делаешь. Дура молодая, на все плевать было. А как вышла… Господи!
Ирина закрыла лицо руками и замолчала. Из глаз опять потекли слезы.
Елена помнила, что надзирательница, характеризуя Сайгину, сказала, неодобрительно поджав губы: твердый орешек, никогда не заплачет, среди воспитанниц пользуется авторитетом.
Сейчас Ирэн по-детски вытирала ладошкой слезы и шмыгала носом.
— Успокойся, — Лена протянула ей плоаток.
— Да, да, — закивала та головой. — Сейчас все пройдет. Мне, может, и нужно поплакать. Они все считают меня каменной. Только это неправда.
Она, успокоившись, стала говорить дальше.
— За то время, что меня не было, все изменилось. Если бы вы видели, во что превратилась мать! Мне — восемнадцать, ей — тридцать шесть, она — старуха, настоящая старуха! Но самое страшное — она пьет. Запоем, неделями. Это страшно! Я, когда поняла это, чуть с ума не сошла. Мать орала, что до неё никогда никому не было дела. Я — в тюрьме, люди на неё пальцем показывают, городок, хоть и большой, но все на виду. Отчим… Она кричала, что он вечно занят своими делами, только деньги, деньги… Зачем ей эти тряпки, если он с ней никуда не ходит?! Она — домработница и служанка, да ещё любовница, когда в постель позовет. Она проклинает тот день, когда послушалась мужа и уволилась с работы. Там она была хоть кому-то нужна, с ней считались. Там она была человеком.
Ирэн замолчала и стиснула зубы.
— Мать сдает с каждым днем. Последний раз совсем… Такое несла, что сил никаких нет её слушать. На Сергея Львовича наскакивает, всю одежду с себя сорвала, трясется, похорони, кричит, меня поскорее, прикажи своим, живой закопают. Мы её еле удержали, на улицу хотела выскочить. Отчим… Его тоже понять можно. Мороки с нами… То со мной, теперь с матерью. Когда удалось уложить её спать, он сказал, что мы оба виноваты.
Ирэн опять заплакала. Елена подошла, обняла и стала гладить по голове.
— Я не жаловаться приехала. Еще там решила, что обязательно разыщу вас. Прогоните, думала, ну, что же делать… Статьи ваши собирала, прочитала все, что нашла. Я верю вам. Не прошу помощи, просто так одиноко и плохо, что… Я как потерянная. Вокруг себя только и слышу: деньги, деньги… Я тоже так думала сначала. Вышла — и понеслось. Раньше доллар в глаза не видала, теперь, пожалуйста: шуба, свингер, дорогие тряпки, духи, косметика. Как в сказку попала. Девчонки вокруг, у которых родители состоятельные, глаза закатывают: ах, костюм от фирмы «Валентино», ах, от «Версаче»! Такими светскими дамами заделались. Деньгами сорят налево и направо, а сами копейки в жизни не заработали. Рожи шершавые, никакая косметика не поможет, а туда же… Если не та фирма на тебе надета, ты уже для их общества не годишься. — Ирина выругалась. — Почему все так несправедливо, почему? Им все можно, а другим — ничего. Они и на людей-то смотрят, как на дерьмо, а сами делать толком ничего не умеют. Я, между прочим, на фирме у отчима не задницей в короткой юбчонке кручу, как некоторые. Я работаю, и нагружает меня Сергей Львович будь здоров как. Другие, которые победнее, просто завидуют и считают, что мне незаслуженно повезло. Тут недавно одна высказалась, что в прежние времена мне из тюрьмы была одна дорога — на площадь трех вокзалов, всякую шваль обслуживать, а я иномарку вожу. Скушно с ними со всеми. Скушно и противно. И везде слышишь одно и тоже — деньги…