— Правильно.
— Мальчик родится. И он будет писать в кроватку. А чтобы он не был мокрый, вы в эту косточку вставите его писюльку! — и он косится на смущенную Нелли Викторовну.
В юрте хохочут...
— А теперь — слово нашему гостю, — говорит Тезэке.
Я поднимаюсь. О чем говорить? О нашем общем прошлом? А вдруг мы по-разному его понимаем? Или о том, что нас объединяет? А в голове моей бродит кумыс. И я начинаю рассказывать в лицах:
— В 1250 году хан Батый прислал сказать князю Даниилу Галицкому: — Дай Галич!
В юрте наступила тишина. Все слушают.
— Данила решил не упрямиться, — продолжаю я, — и поехал к Батыю сдаваться. Войдя в юрту Батыя, князь, по монгольскому обычаю, поклонился, — и я тоже в это время поклонился, выбрав для этого Коныса:
— Здравствуй, батька!
Коныс наклонил величаво голову.
— Батый отвечал ему ласково, — продолжал я; — Данило! Чему еси давно не пришел? А ныне оже еси пришел, то добро же! Поеши ли черное молоко, наше питье — кобылий кумыс?
Тут я изменил голос и хрипло, за Данилу, отвечал:
— Доселе семь не пил, ныне же ты велишь — пью!
Батый же на это сказал:
— Ты уже наш, татарин, пий наше питье!
И тут, вместе со всеми, выпил я третью кясушку кумыса...
В это время открылись двери юрты, внесли еще один дымящийся поднос с мясом.
— Это куйрык-бауйыр, — тихо сказала мне Нелли Викторовна. — Жаркое из конской печени.
— Ты что? — спросил Таукенов Ибраева. — Жеребенка зарезал? Откуда конина?
Но степной генерал отмахнулся и кивнул Конысу:
— Давай.
— А вот сейчас мы посмотрим, насколько ты наш, татарин, — с шуточной угрозой обратился ко мне Коныс. Он взял с подноса кусок конской печени, макнул его в чашку с айраном — кислым молоком — и поднес его к моему рту.
— Ешь, Данило!
И я, как галчонок, открыл рот и ухватил зубами протянутый кусок. В юрте засмеялись и захлопали в ладоши.
Вот теперь, — сказал мне Коныс довольно, — я верю: ты наш, казах!
— Братание состоялось!
Таукенов, глядя на Коныса, покачал головой:
— Тебе один раз уже за это попало! — и пояснил: — Его в акимат вызывали. За американца...
...Читая «Ясу», свод степных уложений Монгольской империи, я знал об этом обычае, введенном самим Чингисханом: кормление с рук. По-казахски он называется «асату». Чингисхан, создавая свою державу, искал союзников. Он должен был четко знать, кто перед ним: враг или друг? Поэтому гостя, отказавшегося от асату, ожидала смертная казнь. Тому же, кто принимал пищу с рук, окружающие желали чистоты помыслов, тесного и длительного родственного союза.
И кажется, я с этой задачей справился.