Несмотря на столь плачевные условия, энергия во мне била ключом. Я заполняла все свое время до отказа. После лицея бежала на частные уроки — пианино, плавание, живопись маслом, икебана. Анорексия обострила мою чувствительность, в особенности артистический инстинкт. В таком необычном состоянии я открыла для себя сюрреализм — благодаря выставке, проходившей в то время в Музее современного искусства в Токио. Это было настоящим откровением: Макс Эрнст, Андре Бретон, Рене Магритт, Мэн Рэй… Их гений и свободомыслие покорили меня. Быть может, потому, что мой анорексический демарш стремился превзойти реальность, мне были близки те подсознательные бредовые видения, которые использовали в своем творчестве сюрреалисты.
Казалось, анорексия обострила мои интеллектуальные способности. Я была способна достичь глубочайшей сосредоточенности. Лихорадочная страсть к литературе возросла. Вместо физической пищи я глотала книги. Моими любимыми авторами были Кобо Абэ и Кендзабуро Оэ, японские авангардисты 1960-х годов, оба — великие знатоки французской культуры. Следуя их примеру, я страстно увлеклась экзистенциализмом Жан-Поля Сартра.
Так складывался круг моих предпочтений. В гораздо большей степени, чем США со своей вселенской индустрией развлечений, меня интриговала Франция — своим интеллектом и дерзостью.
Поскольку мои разнообразные занятия не приводили к переутомлению, я вдобавок начала учить французский.
Спустя некоторое время у меня прекратились месячные.
Мой вес пересек нижний предел допустимого. Мама, которая до сих пор надеялась, что со мной все в порядке, сильно встревожилась, увидев меня в этом скелетоподобном состоянии.
Напряжение между нею и мной уменьшалось, по мере того как я упорствовала в своем одержимом стремлении похудеть. Мама не заставляла меня есть: она знала, что таким способом не сможет вернуть меня в нормальное состояние. Она пыталась меня понять, но вынуждена была признать, что не может проникнуть в мой внутренний мир. Впрочем, я боролась не против нее. Мое сражение выходило за индивидуальные рамки: я воевала против всех.
Совсем сбитая с толку, мама наконец уговорила меня показаться врачу. Но какому именно? Ни она, ни я раньше никогда не слышали слова «анорексия». Впрочем, разве я была по-настоящему больна? Я так отощала, потому что не ела: это было совершенно логичное последствие.
Но, конечно же, дело было вовсе не в худобе. Болезнь гнездилась где-то в мозгу, я это знала. Мое психическое состояние было далеко от нормального.
Прошло довольно много времени, но месячные так и не появились. Меня это беспокоило, ибо, в противоположность тому что обычно рассказывают об анорексии, я не противилась созреванию. Сексуальность не внушала мне отвращения, напротив, мне не терпелось стать взрослой. А отсутствие месячных словно возвращало меня в прежнее асексуальное состояние. Я попалась в свою собственную ловушку.