— Заткнитесь, Линда!
— О благодарю. Вы чрезвычайно любезны! Я лишь стараюсь аккуратно выполнять свои обязанности и пробуждать в вас вдохновение. — Она смерила Джеймса презрительным взглядом и поднялась из-за стола. — Ну-с, не смею больше беспокоить вас. — Женщина взяла книги и направилась к двери. Но когда она проходила мимо Джеймса, он схватил ее за руку.
— Мне нравится, когда вы беспокоите меня, Линда, — нежным голосом произнес мужчина и крепче сжал ее руку в своей. Женщина заглянула в манящую синеву его глаз и ощутила знакомое щемящее чувство под ложечкой. Однако, преодолев соблазн, словно сжалась в стальную пружину и решительно высвободила свою руку. Затем высоко подняла подбородок, бросила на Джеймса надменный взор и отчеканила назидательным тоном:
— Я не располагаю временем для потех. Меня ждет работа.
Выходя из комнаты, Линда услышала, как он расхохотался, но и сама при этом не могла удержаться от улыбки. На самом деле ее действительно ждала работа: ей нужно было кому-то позвонить, уточнить кое-какие списки, составить меню и т. п. Сегодня вечером у нее ужин с Викторией, за которым Линде придется принять окончательное решение — следует ли ей перебираться на остров насовсем и заняться выращиванием зелени или ей этого делать не следует? Затея казалась заманчивой и в то же время рискованной.
Линда уселась за свой рабочий стол, пробежала глазами по списку намеченных телефонных разговоров и позвонила брату, который только что должен был вернуться из Европы. Джерри сообщил, что их дом в Лондоне купил один арабский шейх и что теперь Линде пора перебираться в Нью-Йорк, чтобы подготовить к продаже имущество, оставшееся в особняке.
Стоял февраль, и температура в Нью-Йорке опустилась значительно ниже нулевой отметки. Вдоль дорог лежали груды грязного снега, а ветер, казалось, дул прямо с Северного полюса. Линда посмотрела на сверкающую гладь моря, и ее всю так и передернуло.
— Неужели мне следует обязательно ехать в Нью-Йорк? — спросила она брата.
— Не обязательно, — отрезал Джерри. — Я намерен продать дом с аукциона.
— Ну хорошо, хорошо. Я приеду. — Она вспомнила о комнате, в которой провела детство, о старой медной кровати, которая стояла в ней. В этой кровати спала еще ее прабабушка. Вспомнила Линда о картинах матери, большом кресле отца. Как часто она сидела в этом кресле на коленях у отца, а он в это время читал ей сказки. Воспоминания наплывали хаотично, без всякой связи друг с другом, и эта река памяти убаюкивала ее, укачивала, ласкала. И вдруг Линда подумала о том, что невозможно даже представить себе, чтобы кресло, в котором она сидела с отцом, оказалось проданным с аукциона, чтобы полотна, нарисованные матерью, перекочевали в чужие квартиры, а в кровати, принадлежавшей ее прабабушке, стали спать чужие люди. С этой мыслью никак нельзя было примириться.