Матильда ускорила шаг. Она была слишком напряжена, слишком взволнована, чтобы бояться чего угодно, кроме выводов, которые ей предстояло сделать. Ее не испугал даже шум крыльев ночной птицы. Подумаешь, филин! Имело значение лишь спасение ее ребенка, только это.
Однако, увидев башню, она остановилась. Через щели в закрытых ставнях прорывался свет. Ставни эти были устроены, вопреки обыкновению, снаружи, потому что их установили значительно позднее строительства самой постройки. Приблизив глаз к щели между створками, очевидно, можно увидеть происходящее внутри, если, конечно, окно не занавешено изнутри.
Сердце Матильды колотилось так, что ей становилось почти дурно. Она, однако, без колебаний шла на этот крошечный источник света. То, что она увидела, прижавшись лбом к дереву створки ставней, ее, по правде говоря, не удивило. Кое-что подобное ей было известно. Не желая верить своим глазам, несмотря на доводы, тщетно призываемые ею, чтобы исключить такую возможность, она вынуждена была произнести про себя имя того, кто вторично вовлекал в разврат Флори.
Так, значит, он ее разыскал! Изменившийся, возмужавший, он, однако, ни на каплю не утратил своей опасной привлекательности, словно излучаемой всем его существом. Глядя на Гийома в желтоватом свете, освещавшем пару, Матильда пришла к выводу, что у него даже прибавилось соблазнительности в сравнении с прошлыми годами. Сердцем оправдывая Флори, она говорила себе, что надо быть святой, чтобы оттолкнуть такого мужчину!
Сквозь ставни прорвался стон. Всего лишь имя:
— Гийом!
Матильда уловила интонацию транса и благодарности в голосе дочери, произнесшей это имя в исступленном восторге. Прилившая кровь обожгла лицо Матильды. Она отпрянула от ставня и отошла от окна.
Что делать? Да, разумеется, она пришла сюда, чтобы что-то узнать, но исключительно для того, чтобы спасти свое дитя от опасности, которую она предчувствовала. Она была готова сражаться против кого угодно, сделать все, чтобы вырвать Флори из рук любого соблазнителя. Но не против Гийома. С ним бороться она не может. Никто не может. Одна лишь смерть…
«Прости меня, Господи! Прости их!»
Она повернулась и отправилась прежней дорогой между деревьями к спавшему дому. Ее угнетала тревога. Дышалось с трудом.
— Гийом!
Все еще потрясаемая дрожью, Флори приходила в себя среди сбившихся на постели мехов. Их дикий запах смешивался с пропитавшим их ароматом любви, духов, которыми благоухала ее кожа, терпким запахом пота и амбры, которым она дышала на груди своего любовника. Свет от пламени в камине, единственный в комнате, открывал наготу их обоих, более крепкого, более матового тела Гийома, освещая его смуглое лицо, продубленное пребыванием на открытом воздухе, серебрившиеся на висках волосы, сверкание черных глаз… и ее округлых, гибких форм, на которых переливались теплые золотистые отсветы огня, становившиеся ярким светом в ее распущенных волосах.