— Мама…
— Что, дружок?
Молчание.
— Я тебя очень, очень люблю…
Детские пальчики коснулись Лауры. Она погладила дочь, волосы скользили под ладонью живые, теплые, а лицо было прохладное от воды и чуть влажное — как яблоко в росе.
«Так уже было, но когда?»
Она догадалась, что так было всегда.
В стенах и крыше время от времени что-то трещало, казалось — кто-то ходит по Томариням, не находя себе покоя и в этот поздний час.
— Зайга…
— Мм?
— Тебе спать хочется?
— Ага… Только ты посиди…
Когда уснула и Зайга, Лаура вернулась па кухню, где стояло еще не процеженное молоко и на столе был полный беспорядок — грязная посуда, шкурки от огурцов, кривые зубчатые ломти нарезанного детьми хлеба, крошки, рассыпанная соль. Она торопилась все это убрать, принесла воды, в ящике не нашлось ни полена дров, надо было сходить в сарай.
На дворе поднялся ветер. Когда зашумели яблони, слышно было, как падают наземь спелые плоды. Изредка ветер пел в проводах, звук был мелодичный, как у старинного клавесина. На небосклоне мерцал тусклый спокойный свет, всходила луна. Дверь сарая с визгом отворилась, на противоположной стене шевельнулась черная фигура, от неожиданности Лаура испугалась, но потом сообразила, что это ее тень, — над горизонтом взошла луна, пока еще огромная и оранжевая, одетая дымкой. В саду тени возникали десятками, они дрожали в призрачном полумраке, ступали гулкими шагами падающих яблок, являлись из прошлого и плясали при лунном свете вокруг Томариней.
«Надо уезжать отсюда, — думала Лаура, с суеверным, леденящим страхом глядя на танец теней под пение проводов-клавесина, — все равно куда, только бы уехать. Чтобы Ричу не пришлось сюда возвращаться… в развалины кулацкого рая. Пропади он пропадом!»
Все выше поднималась луна, и короче становились тени, но они по-прежнему витали, черные и глумливые.
Издали могло показаться, что в Вязах идет пир горой либо там затеяли свару. Окно было распахнуто, и в нем белым флагом реяла на сквозняке занавеска, из окна вырывалось сразу несколько голосов. По какому случаю у Путрамов народ, удивился Рудольф. Но как только мотор заглох, все прояснилось — это радио! Стариков нигде не было видно, дома хозяйничали чужие громкие голоса, вполне освоившиеся в обыкновенно тихих Вязах.
Путрамов он нашел в комнате у аппарата.
— Что это вы?.. — начал было Рудольф, морщась от оглушительных звуков.
— Тсс! — зашипела на него Мария и сказала еще что-то, во рту блеснул зубной протез, который она носила только по большим праздникам.
На Эйдисе была чистая глаженая рубашка, лицо тщательно выбрито (на подбородке еще держался приклеенный лоскуток газеты), — старики сидели торжественные и нарядные, как в президиуме.