Кто эта девочка? Откуда она вдруг появилась?
— А ну-ка, подойди сюда! — поманила я ее пальцем.
С легкостью птички она вскочила и вприпрыжку, совсем как я в пансионе, подбежала ко мне.
Она была очень бедно одета. Ноги босые, волосы всклокоченные, сквозь дыры выцветшего ситцевого платья проглядывала нежная белая кожа.
Я взяла ее маленькие руки и сказала:
— Посмотри мне в лицо, крошка.
Девочка робко подняла голову, и из-под длинных пушистых ресниц на меня взглянули блестящие темно-синие глаза.
Невзгоды и тяжкая жизнь, с которой я столкнулась в Зейнилер, не смогли заставить меня плакать, но если бы в этот момент я не взяла себя в руки, я разрыдалась бы, — так меня тронули эти прекрасные глаза полуголой девочки, две жемчужные нити зубов и улыбка алых губ.
Я погладила девочку по щеке и спросила:
— Тебя звать Зехра, крошка, или Айше?
— Меня зовут Мунисэ, ходжаным, — ответила девочка приятным голоском, на чистом стамбульском наречии.
— Ты учишься в этой школе?
— Да, ходжаным.
— А почему ты не ходила столько дней?
— Аба57 не пускала меня, ходжаным. У нас была работа. Но теперь я буду ходить.
— А мама у тебя есть?
— У меня есть аба, ходжаным.
— А где твоя мама?
Девочка потупилась и не ответила. Мне вдруг показалось, что я нечаянно задела тайную рану в сердце ребенка, поэтому не стала повторять вопрос и заговорила о другом:
— Это ты вчера под вечер пела песни, Мунисэ?
Вчера вечером я слышала, как в соседнем саду кто-то пел тоненьким детским голоском. Голос был такой мягкий и так не походил на голоса, которые мне приходилось слышать до сих пор в Зейнилер, что я высунулась в окно, закрыла глаза, и в течение нескольких минут мне казалось, будто я нахожусь совсем в другом месте, в какой-то волшебной, неведомой стране.
Сейчас я была уверена, что никто, кроме этой девочки, не мог так петь.
Мунисэ стыдливо кивнула головой.
— Да, это была я, ходжаным.
Я разрешила ей вернуться на место и приступила к уроку. На душе у меня почему-то сделалось удивительно светло и радостно. Казалось, сердце мое ощутило вдруг теплое дыхание весны. Глаза этой девочки согрели меня, как согревает солнечный луч птенцов, замерзающих в снегу. Дрожащая в холодном неуютном гнезде, спрятав голову под крыло, слабая, больная Чалыкушу начала постепенно оживать, обретать прежнюю жизнерадостность. Мои жесты и движения стали более уверенными и даже чуть кокетливыми. В голосе появились теплые, веселые нотки.
Во время уроков я невольно поворачивалась к Мунисэ. Она тоже не спускала с меня глаз. Любуясь ее жемчужными зубами, приятной улыбкой, темно-голубыми глазами, которые мне так хотелось поцеловать, я впервые в жизни ощутила радость материнской любви.